По Байкалу: от точки до точки

Человеку из науки даже чердачная пыль может рассказать многое, например, об атмосферных выбросах полувековой давности. А что говорить о Байкале? Его называют огромной естественной природной лабораторией. 280 суток провели на озере в навигацию 2018 года корабли научно-исследовательского флота Лимнологического института Сибирского отделения РАН. В одной из таких экспедиций в конце сезона вместе с учёными недельный путь по Священному морю проделала наш корреспондент Юлия Мамонтова. Она узнала, до каких заповедных мест добралась нитчатая водоросль спирогира, насколько живучи опасные для здоровья цианобактерии, почему научный флот института нуждается в серьёзной модернизации и убедилась, как непросто делать науку на Байкале. 

Когда на море качка

В тот день главным вопросом для меня было, что я здесь вообще делаю? Чего мне не сиделось дома, ну или хотя бы почему я не сошла с борта в Северобайкальске, не села в поезд до Иркутска. Ведь часть  экспедиции была позади, уже и фото сделала, и нужные комментарии можно взять позже. Скорых сенсаций не ожидается. Учёные предупредили сразу: пока не будет результатов исследований, никаких громких заявлений.

Моё малодушие – побочный эффект морской болезни. Шторм застал нас на четвёртые сутки пути у Максимихи. Это село на южном берегу Баргузинского залива Байкала. По плану научно-исследовательское судно «Герман Титов» должно было идти дальше, на юг, к дельте Селенги. Но норд-вест пригнал высокую волну. Пришлось ночью бросать якорь  – технику безопасности никто не отменял. А утром, когда волнение немного спало, мы стали пересекать озеро, корабль взял курс к западному берегу. В пути Байкал качал нас в своей огромной люльке.

– Да не сильный ветер. У нас разрешение до 24 метров в секунду. А здесь 10, от силы 15 метров. Это с другой стороны шторм. К нам с севера накат пришёл. Волна всего два метра, проскакивает два с половиной, – капитан судна Алексей Шипицин спокоен.

Байкал он изучил вдоль и поперёк. Ещё со студенчества в иркутском техникуме речного и автомобильного транспорта начинал флотскую карьеру матросом на «Папанине» – самом маленьком судне научного флота Лимнологического института. С 2009 года был назначен старпомом здесь, на «Титове». Наш теплоход из четырёх, имеющихся в ведении института, по водоизмещению занимает третье место – 135 тонн. А по возрасту  – первое. Корабль – байкальский ветеран.

– «Титов» построили в 1961 году. В 1994 году был проведён капитальный ремонт. Переделывали рубку, корму. Сейчас двигатели требуют больше всего внимания. Нынче будем главный двигатель менять, новый ставить. Слышите наш ДГ-30, тарахтелку?  – спрашивает капитан.

Для меня тарахтение двигателя гармонично сливается с гулом байкальского ветра. А вот если бы с нами в экспедиции были сегодня гидрофизики, винтовой шум изрядно бы мешал их работе.

«Наши мечты – из дедовской лодки вырос корабль!»

О необходимости модернизации научного флота на Байкале я слышу уже не в первый раз. Летом в другой экспедиции мне об этом говорил Александр Николаевич Битюцкий – опытный капитан другого теплохода ЛИН «Академик Коптюг». Позднее мы обсуждали эту тему с директором Лимнологического института, доктором геолого-минералогических наук Андреем Федотовым.

– Наши суда типовые, морские. Под длинную морскую волну и рассчитаны. Но на Байкале она короткая. Поэтому, например, катамараны здесь не приветствуются. А новое судно мы могли бы под свои требования заказать. С другим устройством киля, устойчивостью,  – пояснил Андрей Федотов.

– То есть и качка меньше бы на нём ощущалась?  – подняла я столь волнующий меня вопрос.

– Да. Но это не главное,  – подчеркнул собеседник.  –  Наши корабли 1961, 1963, 1975 и 1986 годов строительства морально и физически устарели. Они ведь изначально не научные, приспособленные. Раньше «Коптюг» баржи, плоты с лесом возил. «Верещагин» и «Титов» тоже траулеры. А необходимы специализированные, с научно-исследовательскими эхолотами,  чтобы того же омуля правильно учитывать, со своими метеостанциями. Они могли бы передавать оперативную сводку по Байкалу, где погода в радиусе десятков километров может кардинально отличаться. И нужны гидрологические лебёдки, которые мотают с глубины специальный кабель-трос, с помощью которого, с приборов оперативно считывается информация о температуре, солёности, прозрачности воды. Сейчас ни одно судно, кроме нашего флагмана НИС «Верещагин», не сможет отобрать с Байкала керн длиной 12 метров. Но цена вопроса строительства одного нового судна – около 600 миллионов рублей.

Я рассуждаю о том, что эти 600 миллионов для государства, которое не пойми как уже направляло миллиарды рублей на программу охраны Байкала? А здесь был бы конкретный результат. Ведь все четыре корабля ЛИН ходят в навигацию по озеру практически беспрерывно.

За сезон 2018 года, с конца мая по начало ноября, они провели в экспедициях 280 судосуток. Учёные просто становятся в очередь, чтобы набрать материал. Ведь недаром академик Валентин Коптюг, бывший когда-то вице президентом РАН, называл Байкал природной лабораторией.

Толща байкальской воды кипит жизнью

– Вот это байкальская жизнь, даже глазом обычным можно увидеть, – директор института ещё в первый день экспедиции показывал моим коллегам с телевидения маленькую пластиковую бутылочку с пробой байкальской воды.

Телевизионщики ходили с нами до Большого Голоустного, а взятие проб снимали на контрольной станции у Больших Котов. В кадр попало мельтешение каких-то крошечных белых существ. Позже я узнаю их название.

Привычно считать, что вода Байкала, словно чистый бриллиант, без примесей. Но тот, кто отдыхал на озере и наполнял из него кружку, присмотревшись  к содержимому, замечал, что, попив, он заодно и поест. В качестве растительной закуски здесь выступают мельчайшие водоросли. В одном литре воды может содержаться от одного до четырёх миллионов клеток фитопланктона.

Миниатюрные представители фауны – это зоопланктон. Сами они едят тех, кто помельче, начиная от бактерий. Их, в свою очередь поглощают более крупные организмы, включая молодь рыб. Слушая об этих  пищевых цепочках, я невольно вспоминала армянский мультик про синее море, где  пышногрудая рыбоголовая дочь морского царя пела: «Оставайся, мальчик, с нами» на фоне массовки  – пожирающих друг друга обитателей моря. Но трофические связи не так примитивны, как кажутся.

На Байкале, ближе к берегу, в так называемой литоральной части водоёма, по которой и проходит основной маршрут нашей осенней экспедиции, отмечаются массовые скопления байкальской эпишуры и циклопов. Рачки эпишура –  не просто едоки и чей-то корм. Они одни из главных чистильщиков воды Священного моря. Об этом скажет мало-мальски знакомый с байкаловедением школьник. Про циклопов знают меньше. Хотя они образуют до 80% биомассы в структуре зоопланктона. А среди всех байкальских членистоногих эндемиков циклопы на четвертой позиции.

Я научилась видеть этих почти бестелесно-мифических, белёсых созданий в пробах, которые с помощью похожей на сачок малой планктонной сети учёные отбирали на каждой контрольной точке нашей экспедиции. Иногда в неё попадала не только планктонная мелкота.

Властям пора обратить внимание на развитие опасных цианобактерий

На следующий день после старта из Листвянки «Титов» прошёл мимо древнейших – ещё первой геологической эпохи Земли  – скальных стен Тажеранского массива. Когда эта геологическая сокровищница Ольхонского района осталась позади, вдоль левого борта предстали не менее величественные берега мористой части острова Ольхон. Пока учёные работали, я, пользуясь появившейся сотовой связью, отправляла с палубы письмо в редакцию и не видела, что там делают попутчики.

Немного погодя спустилась в единственную на судне лабораторию. На столе рядом с микроскопом лежала разрезанная пополам слива. Тонкая блестящая кожура, зеленоватая крахмалистая мякоть. Смущало только отсутствие косточки или хотя бы следа от неё. Сомнения развеяла соседка по каюте, сотрудница лаборатории водной микробиологии, кандидат биологических наук Ирина Тихонова.

– Это колония сине-зелёных водорослей рода носток, и в чём-то ты не ошиблась: Nostoc pruniforme так и переводится, «сливообразный». Но он может продуцировать опасный для здоровья токсин, – оборвала мои гастрономические мечты ученые и, вооружившись скальпелем, продолжила препарировать «фрукт».

Я раньше видела носток и писала об этих циаонобактериях (второе название сине-зелёных водорослей) в статье. Но там были колонии поменьше. А эта оказалась диаметром 4 с половиной сантиметра, хотя встречаются и размером с крупный апельсин. В этих краях они встречались и ранее. Но объектом более пристального изучения лимнологов цианобактерии стали с 2005 года. С 2010-го учёные начали выявлять продуцентов опасных токсинов в литоральной зоне Баргузинского, Чивыркуйского и Лиственничного заливов, в Турке, в проливе Малое Море.

Вольготно цианобактерии чувствуют себя в прибрежных водах залива Мухор – одного из самых посещаемых туристами мест Байкала. Лаборатория, где работает Ирина, установила, что летом в воде у берегов бухт Мухора происходит перестройка фитопланктонных комплексов, цианобактерии начинают доминировать в планктоне.

Отчёт об этом исследовании был опубликован в сборнике докладов, который ЛИН выпустил к 90-летию и в сентябре этого года презентовал на международной конференции «Пресноводные экосистемы – современные вызовы». В ней авторы выразили беспокойство из-за «массового развития токсин-продуцирующих цианобактерий, представляющих  угрозу для здоровья человека и животных, что требует пристального внимания со стороны учёных и госорганов».

– На самом деле цианобактерии – очень древние и успешные организмы, – рассказывает Ирина. – Да, они продуцируют токсины, но ведь не для того, чтобы нас травить. Это нужно для межвидовой борьбы. Вот этому ностоку толстая и тёмная шкурка нужна  в качестве защиты. Он покрыт слизью, чтобы, когда его выбросит на берег, иметь возможность выжить.

Как поесть в шторм?

В общем, кругом носток молодец. Его приспособленности, в том числе к штормам, я завидовала спустя несколько дней, когда мы пересекали Байкал с востока на запад по высокой волне. «А волны и стонут и плачут», – пела я в своей каюте. Незапланированный концерт имел вполне утилитарную задачу. Один друг как-то посоветовал пением лечить укачивание.

«Экспедиция, обед!» – раздалось откуда-то сверху, с палубы. Девушки-соседки от приёма пищи отказались. Но я, с 1990-х верная журналисткой привычке есть, пока дают, раскачиваясь и ударяясь обо все вертикальные поверхности, начала трудный путь в кают-кампанию. На обед суп и макароны с котлетой. От качки ложка в рот не попадала. Мужчины, посоветовали отбросить к чертям этикет и попросту выпить суп. Тарелка со вторым  успешно повалилась на пол во время очередного байкальского «убаюкивания».

– Юль, да не переживай ты. Давай лучше расскажу, как я однажды попал в Бурятии на Сур-Харбан и впервые в жизни съел 19 поз, – пока повар убирал с пола макароны и лавировал в сторону камбуза за новой порцией для меня, утомлённую качкой журналистку отвлекал от грустных мыслей Иван Небесных.

Он водолаз-исследователь, главный специалист лаборатории ихтиологии, недавно защитил кандидатскую диссертацию по паразитам рыб. Молодой, бородатый, похожий на богатыря или казака-первопроходца учёный, в этой экспедиции всегда заражал оптимизмом и выручал в любой ситуации. Как-то вечером, когда я, не зная, куда себя девать, слонялась по судну, директор института поручил мне сделать разноцветные метки на тонком канате. Он привязывается к металлическому белому диску Секки, с помощью которого определяют прозрачность воды. Метки нужны, чтобы определять глубину погружения. На выручку с иголками и цветными нитками сразу пришли ещё одна моя соседка по каюте, кандидат биологических наук, старший научный сотрудник  лаборатории геносистематики Нина Кулакова и Иван. Так и «вышивали» втроём в лаборатории до полуночи. Сейчас же наступило время изумительных историй.

– Подумаешь, позы. У нас, давно уже, правда, был случай, когда мы поймали ведро планарий – это такие плоские черви. И не пропадать же добру, нажарили их. Ничего. На грибы похожи, – то ли в шутку, то ли всерьёз говорит руководитель группы водолазных исследований и подводного мониторинга ЛИН СО РАН, старший научный сотрудник Игорь Ханаев.

С Игорем мы знакомы три года. Летом 2015 года на «Коптюге» я была в составе экспедиционного отряда вместе с сотрудниками ЛИН и  Западно-Байкальской межрайонной природоохранной прокуратуры. Тогда работы  было невпроворот на берегах, где с утра до позднего вечера проводились проверки, а меня волновали бушующие  лесные пожары. Когда мы возвращались на борт, слушали рассказы лимнологов о том, что и во многих местах Байкала на дне происходит что-то неладное – массово цветут и занимают новые площади нитчатые водоросли, болеют и гибнут байкальские губки. И одним из первых это заметил как раз Игорь Ханаев.

Его группа из четырёх человек – глаза и руки Лимнологического института. Под водой водолазы ЛИН проводят фото и видеосъёмки, устанавливают  температурные датчики – логеры, набирают со дна материал для различных исследований. Ныряют на станциях, где на дне мелководий установлены трансекты и полигоны. Там изучаются животные и растения – их видовой и количественный состав, сезонная динамика.

Я водолазом стать хочу

Я отправлялась в эту осеннюю экспедицию с тщеславной целью погрузиться в водные пучины – увидеть собственными глазами восхищающие дайверов подводные ландшафты Байкала, лично осмотреть заросли спирогиры, да и просто понять, что ощущают люди в этой трёхмерной, почти космической невесомости. Вот только вес оборудования для погружения вернул из мечтаний о глубинах на землю. Я едва могла оторвать от пола водолазный баллон, а помимо него нужно было надевать многослойные одежды, ласты и свинцовый пояс. Такие тяжести оказались несовместимы с записями в моей медицинской карте. Осталось только наблюдать за профессионалами.

Северо- восточный берег. Почти мистически встревоживший меня мыс Турали с поваленным от пожара лесом, недалеко от знаменитого природного курорта  Хакусы. В экспедициях не бывает выходных. Работа может идти в любое время суток. Но в Хакусах нам дали немного времени, чтобы, пока команда занимается своими корабельными делами перед отправкой к Турали, окунуться в горячую первородность источников, окруженных соснами и кедровым стлаником. И вот, спустя совсем немного времени, я вижу надвигающиеся свинцовые тучи и хочу вернуться туда, где чувствовала себя мягким, податливым куском глины, из которого можно было вылепить кого угодно. Но не бывает, чтобы всегда было хорошо.

А учёным не до рефлексий. Непосредственный руководитель этой экспедиции, научный сотрудник лаборатории гидрохимии и химии атмосферы Наталья Жученко с помощью этакого баллона на тросе-лебёдке, прибора батометра, отбирает пробы воды. Водолазы совершают очередное погружение. Игорь даёт короткие инструкции напарнику Ивану и, перекувыркнувшись, ловко ныряет в байкальскую пучину. Не верится, что когда-то он панически боялся воды.

– В шесть лет мои старшие сёстры решили научить меня плавать в Новопятигорском озере на Кавказе и чуть не утопили,  – вспоминал Игорь Ханаев. –  Меня откачивал дяденька с пляжа, который загорал невдалеке. Потом, когда мама заводила меня мыться в ванную комнату, я паниковал. Увидев такую проблему, с семи лет меня отдали заниматься в бассейн. Там был тренер Евгений Мартынов, который сумел во мне не только страх к воде побороть, но и любовь к ней привить.

После школы Игорь пришёл работать в Лимнологический институт, в группу по изучению байкальской нерпы под руководством В.Д. Пастухова. Параллельно учился на биофаке ИГУ. Первая серьёзная полевая работа была с охотниками на нерпу из села Байкальское. С тех пор зарёкся стрелять в животных. Зато всегда любил рыбалку, в детстве дома держал аквариумы, а потом профессионально занялся ихтиологией. Кандидатская была уже готова, но случился конфликт с научным руководителем. Игорь не жалеет, что решил быть не учёным в чистом виде, а исследователем. В 2002 году друзья-дайверы впервые «окунули» его в байкальские воды. И это стало для него не просто хобби, а важной частью профессии. Игорь Ханаев сумел убедить бывшего ранее директором ЛИН академика Михаила Грачёва возродить в институте водолазную группу, которая теперь работает не только на Байкале, но и на других озёрах и северных реках.

Драпа-ёлка, спирогира-паутина

Прошло около получаса, и Игорь с Иваном поднимаются на поверхность. На дне у мыса Турали много брошенных рыбацких сетей, в которых чуть не запутался бычок-каменушка. Я быстро сфотографировала рыбку – единственную, которую видела в этой экспедиции, и её отпустили в синее море. Водолазы подняли на палубу каких-то моллюсков и камни, покрытые зелёными нитями спирогиры. Но точно подтвердить это могут лабораторные исследования. На суше разные виды нитчатых водорослей выглядят примерно одинаково, как тина. Поэтому их рассматривают под микроскопом. А в водной естественной среде определить нитчатку проще. Игорь в лаборатории «Титова» учит меня отличать одно от другого, показывая подводные фото и видеоматериалы.

– Основные виды водорослей, которые здесь сняты – это улотрикс, драпарнальдия, проще говоря, драпа, и спирогира. Улотрикс похож на мокрую вату. Драпа – как ёлочка. Тетраспора, смотри, какая потрясающая, словно марля. А спирогира  – это тонкие нити, которые очень плотно посажены другу к другу. Похожа на паутину или кучерявый волос на голове.

Этот урок с наглядными пособиями усвоить несложно. Гораздо труднее понять, по какому сценарию шло и продолжает идти распространение нескольких популяций спирогиры по озеру. Но решение задачки не дастся с кондачка. Требуются серьезные генетические исследования  – обязательная доказательная база современной науки. У института дорогостоящего оборудования и соответствующего финансирования для их проведения нет. Приходится делать отдельные анализы на стороне. Это лишние траты денег и времени. К слову, в федерально-целевой программе по охране озера Байкал раньше предусматривались средства на изучение проблемы распространения нитчатых водорослей. Да и комитет всемирного наследия ЮНЕСКО требует от  России ответа, в том числе и на этот вопрос.

Правительство России не стало исполнять своё же постановление от 11 ноября 2017 г. №1366 в ФЦП  “Охрана озера Байкал и социально-экономическое развитие Байкальской природной территории на 2012 – 2020 годы», в которое было включена комплексная оценка экологического кризиса в экосистеме озера Байкал и выработка предложений для устранения его причин. Прикладные научные исследования должны были проводиться в 2017-2019 годах. Но средств на это федерация так и не выделяла.

Директор Лимнологического института направил в Минприроды России запрос. В ответе департамента государственной политики и регулирования в сфере развития ООПТ и БПТ  было сказано, что в министерстве знают об аномальном развитии нитчатых водорослей в мелководной части Байкала, признают необходимость проведения научно-исследовательских работ, напоминают о вышеуказанном постановлении правительства РФ. Но в последнем абзаце вот такая цитата: «Однако на заседании рабочей группы №1 «Социальная сфера» межведомственной комиссии по подготовке предложений по формированию и повышению эффективности расходов инвестиционного характера за счёт средств федерального бюджета на очередной финансовый год и на плановый период по анализу предложений государственных заказчиков по формированию бюджетных ассигнований из федерального бюджета на 2019 год и плановый период 2020-2021 годов на реализацию ФЦП, было принято решение отклонить предложение Минприроды России о предоставлении средств федерального бюджета по направлению «НИОКР».

Вот так межведомственная группа с зубодробительным названием отказала в изучении серьёзнейшей природоохранной и научной проблемы Байкала. А ведь речь шла не о миллиардах и даже не о сотнях миллионов рублей. Смета расходов двухлетних комплексных работ по изучению не только нитчатых водорослей, но и байкальских губок, цианобактерий и в целом экологического кризиса в литорали озера, не дотягивает до 75 млн рублей, причём 12 млн планировалось найти из внебюджетных источников.

Как итог подобного отношения к байкальской проблематике, сама ФЦП оказалась сейчас под прицелом Счётной палаты и генеральной прокуратуры Российской Федерации. А учёные так и сидят с носом.

Спирогира разрастается у границы Байкало-Ленского заповедника

Я же снова вижу мутные воды бухты Сеногда на севере Байкала, где с 2011 года фиксируется массовое гниение спирогиры. Летом на её берегах, покрытых чёрной маслянистой жижей, директор ЛИН Андрей Федотов мне уже рассказывал, чем чревато это явление. Сейчас, осенью, вода здесь прозрачнее. Помог апвеллинг – подъём глубинных вод. Если бы не холодные температуры и сильные ветра, перемешивающие воды Байкала, ситуация выглядела бы в разы хуже. Но в Сеногде картина всё равно мало изменится. Устье реки Тыя в Северобайкальске регулярно поставляет в окрестности очередные порции еды для нитчатки. Она разъелась там на питательном меню из азота и фосфора – компонентов, входящих в состав синтетических моющих средств.

Эта экспедиция была комплексной, когда каждый выполнял задачи, поставленные перед лабораториями и отдельными научными сотрудниками по грантам Российского фонда фундаментальных исследований и в рамках государственных заданий. Главные же цели – мониторинг состояния воды на контрольных станциях, замена температурных логеров, забор материала образцов со дна. Но темы экологического кризиса в литорали Байкала обойти не получается. Ведь это реалии сегодняшнего дня. Вот водолазы поднимают со дна покрытые розовой пленкой болеющие байкальские губки. Следом снова и снова замечают на дне разрастание нитчатки.

– Нас интересует Байкал абиотический, то есть неживой, неорганическая среда и Байкал биотический – живой, – на максимально доступном языке излагает суть вещей Андрей Федотов. – Есть такое понятие «экотоп» – это совокупность абиотических условий, в которых существуют живые организмы. Вот ты, Юля, поедешь в Африку – тебе там, вероятнее всего, будет некомфортно, влажно и жарковато. Африканцам в Сибири тоже не очень хорошо – холодно здесь для них. Так и живым организмам в Сеногде не особо уютно жить в разлагающемся детрите. Взять, например, моллюсков. Им для движения нужна твёрдая поверхность. Когда на камне слизь, моллюск не сможет попросту по нему подняться. Так же и бычок-желтокрылка. Ему надо отложить икринку на камень. Но желтокрылка не может это сделать в поле спирогиры, рыба сама в ней запутается, как в сетях. Но если даже получится, икринка потом будет среди гнилья находиться. Естественно, бычок не станет в таком месте откладывать икру. А её личинок, вылупившихся из икры, любит есть омуль. Придет он туда весной, икринок нет, одна спирогира. Значит, омуль оттуда уйдёт.

– Это точно происходит из-за очистных Северобайкальска?

– Мы можем только выдвигать версии, гипотезы. Все ответы учёных требуют выверенных исследований, доказательств, – отвечает директор ЛИН.  – Но вот сейчас мы не можем объяснить химический состав воды в реке Тыя природными факторами. Её минерализация ниже, чем в самом Байкале. Но в устье Тыи мы год от года фиксируем богатый состав химических веществ, включая фосфор и азот.

В общем, как я поняла, полный набор. Эти вещества накапливаются в нитчатке, и при её отмирании, гниении происходит вторичное загрязнение, в том числе бухты Сеногда. Прошлым летом лимнологи  брали пробы в урезе воды, между гниющими валами водоросли, и содержание хлора там по сравнению с чистыми участками Байкала, было превышено в 10 раз, а марганца – в 300.

В ходе этой экспедиции новые площади, покрытые спирогирой, были выявлены в местах, где присутствие человека минимально. У мыса Елохин на северной границе Байкало-Ленского заповедника водолазы увидели, что нитчатка, которая раньше оккупировала полоску дна на глубине 4-6 м, уже комфортно расположилась на глубинах до 9-10 м. И каким ветром её туда занесло, пока ответа нет.

Химия Байкала

Норд-вест по пути к западному побережью Байкала не стихает. Кое-как справившись в кают-компании с обедом, я пытаюсь поймать равновесие, чтобы выйти на палубу. Борт клонится в левую сторону, я врезаюсь в стену. Сильно качнуло вправо, меня разворачивает и несёт в противоположную сторону помещения. На скорости, которая бы оказала честь сноубордисту, врезаюсь в холодильник. Повар Дмитрий, изловчившись, выбирается из камбуза и помогает выйти наружу. Я спускаюсь в лабораторию с опухшей рукой. Пытаюсь заплакать. Попутчики ныть не позволяют – намазывают ушиб гелем, дают обезболивающую таблетку и отправляют в каюту спать. Сон не идёт, и  я поражаюсь видам в иллюминаторах. Вместо голубых небес там синие байкальские воды. Лежу, жалею себя и пишу в Фейсбук, чтобы в следующий раз, когда я соберусь в экспедицию по Байкалу, меня остановили ключевым словом «шторм».

Через какое-то время в лаборатории что-то запищало. Это о чём-то сигнализируют приборы химика Натальи Жученко. По моему скромному мнению в этой экспедиции ей труднее всего. В институт она привезёт 128 литров 64 отобранных проб воды. Практически все они взяты с глубины одного-двух метров. Причём первые исследования нужно было делать на борту, не откладывая на потом. Вне зависимости от времени суток, погоды и качки.

– Наташа, расскажи уже мне, как ты делаешь анализы, – я с этой молодой сотрудницей института в совместной экспедиции уже в третий раз, но впервые прошу в подробностях описать весь процесс исследования.

– Мы выполняем гидрохимический анализ природной воды на следующие компоненты: газовый состав – это растворённые кислород и диоксид углерода; ионный состав  – калий, магний, кальций, натрий; главные ионные  хлориды – сульфаты, нитраты;  биогенные компоненты – азот, фосфор во всех формах и органические вещества, – с готовностью отзывается Наталья.

Я, видимо, несколько меняюсь в лице, памятуя о не очень хорошо выученных в школе уроках химии, и руководитель экспедиции переходит на более понятный мне язык повествования:

– Первым делом фиксируем газовый состав. Содержание растворенного СО2 (углекислого газа, если проще) определяем в течение часа. Я сейчас титрую кислород. Байкал кислородом пропитан до самых глубин. Определяем показатели среды –  цветность, мутность. Смотрим хлорофилл a. С одной пробы делаем семь анализов.

В истоке Ангары воду пить нельзя

– Я так понимаю, что в целом по Байкалу химический состав воды мало меняется, остаётся фоновым. Исключение – это Сеногда и побережье у населённых пунктов, мест массового туристического отдыха и там, где сбрасываются стоки очистных сооружений?  – продолжаю опрос химика.

– Да. И особенно грязно в Листвянке.

В сборнике докладов конференции я прочитала, что в Листвянке, воду у истока Ангары использовать в качестве питьевой нельзя. А в местных речках вода существенно трансформируется по химическому составу в пределах одного-двух километров. В точках отбора проб выше посёлка концентрации фосфатов и соединений азота были сопоставимы с данными 1950 годов, в устьях наблюдалось значительное превышение.

ПДК нефтепродуктов для водоёмов рыбохозяйственного назначения в марте 2016-2017 годов в устье Малой Черемшанной были превышены в 2,2 и в 15,6 раз соответственно,  Большой Черемшанной в 14,2 и в 15,8 раз, Каменушки – в 4,4 и 1,8 раз. Эти исследования проводила лаборатория гидрохимии и химии атмосферы ЛИН.

Наталья Жученко в прошлом году принимала участие в другой экспедиции ЛИН во главе с кандидатом биологических наук Светланой Воробьёвой. Коллектив исследовал состояние прибрежного фитопланктона на Байкале. Но не в осенний период смены доминирующих сообществ, как сейчас, а весной. Тогда учёные  брали пробы на 44 литоральных и трех пелагических – подальше от берега – станциях. Выяснили, что увеличивается численность диатомовой водоросли с таким латинским названием: Nitzschia graciliformis. Казалось бы, чего особенного? Но эта диатомея чувствительна к повышенным концентрациям фосфора в среде.

А растения поглощают органический фосфор, который привносится антропогенным воздействием. Минерального же в Байкал поступает всё меньше. Но это уже другая история.

Вот какой вывод сделали исследователи по результатам экспедиции весны 2017-го: «Произошедшие структурные перестройки в планктоне: снижение численности байкальского комплекса, смена доминантов и интенсивное развитие видов, имеющих более мелкие размеры, – свидетельствуют о стрессовом состоянии прибрежной зоны озера, что требует тщательного дальнейшего слежения за этой частью экосистемы. Столь длительных рядов наблюдений за фитопланктоном, как на озере Байкал, в мире немного, но именно такие наблюдения позволяют выявлять изменения в экосистеме озер, определять их природу, естественного они или антропогенного характера и делать прогноз на будущее».

Гидры капитализма

Волнение озера слабело. Я выбралась на палубу, слабо ориентируясь, где мы находимся. Нина Кулакова просит меня подержать крышку ящика, говорит, нужно покормить гидр. Единственная гидра, о которой я слышала раньше, жила в болотах у эллинского города Лерны и перед смертью покусала своего убийцу Геракла. Эти, в пробирках, тоже с тяжёлым  характером. На кончиках их щупальцев есть яд, которым они выстреливают в своих жертв. Разглядываю незнакомых ранее, почти мифологических существ в свете прожектора. В научной классификации – это одиночные малоподвижные полипы. Мне почему-то напоминают отрезки зонтичных растений, только без шапочки из цветов или семян, и при этом живых. Гидр набрали на мёртвых губках, их частички объедают бактерии, тех, в свою очередь, зоопланктон, который сам в результате попадает на стол к нашим полипам. Опять безжалостная трофическая цепочка.

Гидр доставят в институт для опытов. Им повезёт добраться туда живыми. Многие другие выловленные организмы вне привычной байкальской среды быстро дохнут от теплового шока. Я начинаю понимать, почему Нина всегда разбирала свою часть добычи водолазов на палубе, даже если там было холодно.

– Обычно, если приносят пробы грунта со дна, их нужно частями промывать. Грунт бывает с мелкими песчинками, которые создают муть. В институт нужно везти разные образцы: кому моллюск, кому ручейник, кому планария. Если нести пробы на промывку в лабораторию корабля, там выше температура, образцы погибнут. А нам нужно их зафиксировать в живом состоянии, или  в спирте, либо замораживают в жидком азоте, – говорит Нина Кулакова, которая специализируется на исследовании генов и геномов.

Всё дело в ДНК организмов. С их смертью она быстро деградирует. Поэтому при разборе байкальской живности нужно дольше держать её в холоде. Если материала много, учёным приходится часами промывать грунты и разбирать образцы на открытом воздухе.

Нина хочет верить, что когда-нибудь каждый вид жизни в Байкале будет определён, описан и получит свой QR код. Да-да, такой же, как на товарах. Просто раньше достаточно было исследовать организм под микроскопом, нарисовать его или сфотографировать. А сейчас кроме морфологического описания и фото в качестве доказательств нужна генетическая информация, тот самый штрих-код. И тут опять многое упирается в приобретение столь необходимого институту оборудования.

– Неоткрытых видов в Байкале много. Особенно на больших глубинах,  – уверена Нина Кулакова. – Меня как-то привлекли молекулярным методом исследовать, чем питаются глубоководные рыбы. Игорь Ханаев собрал их  с помощью бимтрала – мешкообразной сети для лова донных рыб. Мы потом им вскрывали желудки, выделяли оттуда ДНК. Если рыба питается другими рыбами, можно посмотреть у нее слуховые косточки, а если амфиподами, от тех могут остаться рожки да ножки. Я провела анализ, выяснилось, что рыбы ели амфипод. А каких – неясно, они плохо изучены.

Байкал загадочен. Вот был шторм. А в Листвянке, куда мы добрались утром седьмого дня экспедиции, царил штиль. У причала мы высадили директора института, освободившееся место заняла кандидат биологических наук Татьяна Бутина, которая занимается исследованием вирусов. Таковые в Байкале, оказывается, тоже живут. Последние сутки экспедиция работала в южной котловине озера – Большие Коты, КБЖД, Култук, Слюдянка, Байкальск, Мурино, Танхой.

My Way

Поздним вечером я стояла на носу корабля. «Титов» шёл юго-восточным берегом навстречу полной Луне, встававшей, откуда-то снизу, как будто прямо из глубин северного Байкала. Там я несколько дней назад видела облюбованные нерпами острова, высокие синие горы в жемчужных коронах ледников и золотых ожерельях заповедных лесов.

– Ну, как дела, как твоя рука? – улыбнулся Игорь Ханаев, заглянув  ко мне на минутку с кружкой горячего кофе.

– Рука давно прошла. Спасибо. У меня всё хорошо.

Я осталась один на один с рыжей Луной. Она поднималась выше к привычному уровню горизонта, но пока ещё не скрыла своим светом мерцание звёзд раскинувшегося в небесной выси Млечного пути. Он отражался в чёрной глади Священного моря, а наш теплоход, казалось, двигался прямо по этому галактическому  фарватеру.

Я думала о том, что эта экспедиция дала мне новые знания. А они  умножают любовь. Это только страсти слепы. У настоящей любви отличное зрение. И если меня кто-нибудь ещё позовёт повторить путь по Байкалу, пусть  мне даже хоть сто раз скажут слово «шторм», я снова соберусь в дорогу. Потому, что моё сердце наполнено Байкалом до краёв, а где дно у человеческого сердца, даже учёные не ответят.