Я был зиминским. Стал теперь всемирен

Моя первая встреча с Евгением Александровичем Евтушенко произошла на зеленом поле Зиминского аэродрома. На своем маленьком самолете мы выполняли обычный кольцевой пассажирский маршрут: Балаганск, Зима, Черемхово, Тунгуска, Тальники, Голуметь, Новостройка. И затем летели в обратную сторону. Обычный каждодневный рейс, или, как мы его про себя называли: базар –вокзал. Почта, пассажиры, грузы. После посадки гляжу, к самолету идет процессия, среди пассажировузнаю сухопарую фигуру поэта Евтушенко. Был он свеж, весел, вкожаной куртке, разноцветной рубашке и двигался в сопровождении таких же веселых, ярко накрашенных под стать рубашкемолодых женщин.

– Евгений Александрович хочет посмотреть Саяны, таежные села, – сказал мне зиминский начальник аэропорта. –«Набраться новых замыслов и сил. Опять земли коснувшись, по которой когда-то босиком еще пылил», – продекламировал он и добавил: – Завтра заберете его и привезете обратно.

Уже в полете я пригласил Евтушенко в кабину.Он прошел и на предложение сесть в пилотское кресло качнул головой, мол, каждый должен делать свое дело. Уже в Тунгуске все вместе мы зашли в местный магазинчик. Оглядев полупустые полки, второй пилот Вадим Крупнов громкопрочел:

Мы сто белух уже забили,
цивилизацию забыли,
махрою легкие сожгли,
но, порт завидев, – грудь навыкат!
Друг другу начали мы выкать
и с благородной целью выпить
в Тунгуску с неба мы сошли.

– Хорошо читаешь, – улыбнулся Евтушенко. –А что, летчикам сухим пайком не выдают?

– Мы же на работе! Мы о вас, Евгений Александрович, беспокоимся, – ответно улыбнулся Крупнов. – Не каждый же день в Тунгуску поэты прилетают. А мы своих, зиминских, знаем и почитаем.

Дальше Евтушенко увезли куда-то на берег, а мы вернулись в пилотскую.

Через какое-то время, неожиданно для меня, повстречались с Евтушенко в Иркутске, на квартире у писателя Геннадия Машкина. Тот зазвал поэта к себе в гости и, как это бывает у творческих людей, начал на ходу организовывать стол. Евтушенко вызвался помогать и принялся чистить картошку. Увидев, как знаменитый поэт кромсает картофелину, я, засмеявшись, сказал, что в летном училище мне довелось три года заниматься этим делом, и попросил у него нож.
Позже, когда я впервые приехал к Виктору Петровичу Астафьеву в Овсянку, мне и там пришлось брать нож и приниматься за привычное домашнее дело. Все писатели охотно уступали картофельные и иные кухонные хлопоты, и лишь один Валентин Распутин всегда стремился разделитьобщую работу,будь то на кухне или в лесу. Машкинначал делиться с Евгением Александровичем своими впечатлениями о только что прочитанном романе Уоррена Пенн Роберта «Вся королевская рать». Евтушенко сказал, что роман написан был сразу же после войны, а в Советском Союзе он стал популярным после выхода в свет кинофильма с одноименным названием.Тогда я удивился, что Евтушенко со знанием дела говорит не только об отечественных лентах, но хорошо знает и мировое кино.

– Хочу снять фильм, как я впервые, еще ребенком, попал на станцию Зима, – неожиданно признался Евтушенко.

Уже позже я узнал, что он действительно снимает в Сибири фильм «Детский сад». В этом деле ему помогал Виктор Михайлович Спирин, бывший в ту пору первым секретарем Зиминскогогоркома партии; встречал, провожал, обеспечивал всем необходимым реквизитом съемочную группу.До сих пор зиминцы с теплотой вспоминают главных героев фильма Светлану Евстратову, Николая Караченцова. И, конечно же, оператора Владимира Попяна. Уже много позже, вспоминая то время, уже из Америки, он написал Спирину такие строки:

Я был зиминским. Стал теперь всемирен.

Да вот в какихамериках найду

Такого чуда-кореша, как Спирин,

С которым никогда не пропаду?

Тогда, в доме Машкина, разговор незаметно перешел на поэзию.

– А вот где сейчас замечательный черниговский поэт Петр Пиница?– неожиданно поинтересовался Евтушенко. – У него, я помню, были замечательные строки:

Ах ты, сука-романтика!

Ах ты, Бля…ская ГЭС!

Я приехала в бантиках,

а уехала без.

Машкин засмеялся:

– А дальше у Пети были такие строчки:

Ходят парни в кокетках,

Говорят про весну,

Угощают конфеткой,

А потом под сосну

Смеялись долго, весело вспоминая забавные строки разных поэтов. Позже мне еще не раз приходилось встречаться с Евгением Александровичем. Были разные моменты, когдаего слушатели, в том числе и зарубежные во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве на встрече в издательстве «Молодая гвардия», недоуменно переглядывались, не понимая, зачем он выставляет напоказдушевно больнуюдевочку из Ялты Нику Турбину, считая ее восходящей поэтической звездочкой. В конечном счете,все закончилось для нее трагически.

В девяносто первом году, во время ГКЧПэ, Евтушенко явилсяна Поварскую и, по принципу революционной целесообразности, вместе с единоверцами решил взять власть над своими коллегами из Союза писателей, что в итоге привело к развалу организации. Он сам вспоминал потом, что не представлял всех последствий тех шагов, того безумия, охватившего страну, и плакал, когда со здания Верховного Совета спускали красный флаг, ставший символом Победы в Великой Отечественной войне.С тех пор много что произошло и в нашей стране, и в нас самих. Да и Евгений Александрович во многом переосмыслил те роковые события, произошедшие с нашей общей Родиной.

Самолет – удивительное изобретение человечества. На нем можно летать, преодолевать большие расстояния. Для меня он был тем местом, где приходилось встречаться и общаться со многими известными людьми. Однажды я летел рейсом в Москву и неожиданно, как когда-то на зиминском аэродроме, увидел входящего в самолет, уже поседевшего и ссутулившегося Евтушенко. Набрав эшелон, я попросил бортпроводницу пригласить Евгения Александровича в кабину. Она вернулась и сказала, что Евгений Александровичзнает порядок, и что во время полета посторонним вход в кабину воспрещен. Его щепетильность в таких вопросах меня не удивила. Но надвигалось редкое по красоте природное явление, полное солнечное затмение, и увидеть его из кабины самолета, на высоте нескольких тысяч метров, дано не каждому. Тем более поэту. Я вышел к пассажирам, он, конечно же, узнал меня, мы поздоровались, я объяснил, что нам предстоит увидеть, и он, отложив чтение журнала, прошел за мной в кабину. Через несколько минут огромный диск луны надвинулсяи начал гаситьсветило, в кабине стало темнеть. И потом внезапно стала ночь. Лишь ярче засветились приборы, да бешено закрутился на своей оси магнитный компас. Весь осязаемый мир сузился до размеров кабины, точно в огромном, во всю вселенную, храме внезапно погасили свет, и даже придуманные людьми самолетные приборы показались ненужными и бесполезными.Чем-то затмение напомнило действие наркоза: все слышишь, видишь, но тебя уже ничего не связывает с этим миром. Евтушенко сгорбленно затаился среди наступившего мрака. Но вот впереди блеснула тонкая полоска, чистая, веселая, нежная, и все стало возвращаться в прежнее состояние.

– Мы только что наблюдали апокалипсис, –вымолвил Евтушенко. –Это похоже на то, когда отключается сознание. Всего живого!

Все так же сутулясь, Евгений Александрович молча вышел из кабины…

Всередине девяностыхя встретил его в здании Государственной думы. Мы вместе с Тамарой Летой подошли к Евгению Александровичу, вспомнили наши сибирские встречи, полеты в кабинах самолетов. Он, узнав, что мы вместе с Тамарой были депутатами, она от Вологды, а я от Иркутска, и что до конца оставались в окруженном Ельциным Доме Советов, быстро нашел в портфеле недавно вышедший сборник стихов и прочел еще пахнущие краской строки:

Лоскутное одеяло. По лоскутку, по лоскутку

нам сочиняла бабка одеяло,

и до сих пор я помню ласку ту,

которой одеяло одаряло.

Алели лоскутки, как угольки,

и золотели, как медвежьи очи,

синели, словно в поле васильки,

или чернели, как лохмотья ночи.

В Сибирь попав не как метеорит,

я был и сам в зиминскихзакуточках

от вьюг лоскутной радуги укрыт,

и сам, как лоскуточек –

весь в цветочек.

По лоскутку, по лоскутку

когда-то собирали мы Россию,

сшивая в мощь лоскутную тоску

и в силищу –

лоскутное бессилье.

Лжеидеалы разодрали нас,

и беспощадно, словно одеяло,

над родиной бессмысленно глумясь,

мы раздираем наши идеалы.

И над опять разодранной страной,

как вновь до Калиты, вновь на распутье,

лишь пепел погорельщины сплошной –

знамен и судеб жалкие лоскутья.

Не снизойдет спасенье из Москвы –

оно взойдет по Вологдам, Иркутскам.

Спасенье будет медленным, лоскутным,

но прирастут друг к другу лоскуты.

Империя, прощай! Россия, здравствуй!

Россия, властвуй – только над собой.

Как одеяло бабки среди распрей,

укрой детей с лоскутною судьбой.

Я так хочу под пенье поддувала

прижаться к бабкиному локотку,

чтобы она Россию вновь сшивала

по лоскутку,

по лоскутку…