Вероника Долина: Творчество – это просто работа
Все подаренные цветы Вероника Долина забрала с собой в Москву. «Раньше я их оставляла в гостиницах, в ваннах. Так их было много! А сейчас… Я вспоминаю об этом, и мне почему-то их жалко – те цветы в ваннах. И я забираю букеты в Москву. Мы ведь найдем большую коробку, правда?» Коробка, конечно, нашлась. Так розы и хризантемы из Иркутска улетели в столицу. А нам остались – на память! – голос с легкими иронично-грустными нотками и негромкий гитарный перебор.
Фото Кристины Волковой
– Традиционный вопрос, можно даже сказать, наша фирменная риторическая фигура: как вам Байкал?
– Хорошо. Только очень коротко. У меня всегда так – немножко мельком. Но аромат своеобразия совершенно ясен. Однако вы знаете, сколько своеобразных мест в мире? Безумное количество! И я бесконечно сожалею о людях, у которых не небесной красоты домики, и они не знают, что есть другой мир.
– Это оттуда к нам прилетел летающий дом?
– Нет, конечно. А про летающий дом, если вы не знаете, я расскажу. Это был 1985 год, мы жили в однокомнатной квартире с мужем и тремя детьми. Очень была перегруженная квартира – в торце дома, в конце такого длинного коридора. И мне всегда казалось, что она как гнездо – висит, нависает и вот-вот… Вот оттуда мой летающий дом.
– «в нем орущие дети и плачущий пес…»
– У меня сейчас уже шестая собака. Бобтейл Фанфан, очень умный. Он до сих пор страдает, когда я уезжаю, – буквально меняется в лице, по-другому себя ведет накануне.
– Вы часто гастролируете?
– Я солдат своего дела. И когда раздается зов в виде приглашающего звонка и я слышу в голосе какие-то не отталкивающие меня интонации, я соглашаюсь.
– Как вы формируете свой репертуар?
– Я вам скажу концептуально важную вещь. Приезжая в город N, я всегда привожу на две трети новые стихи. Потому что ни с чем иным появляться перед людьми человеку мало-мальски творческому не следует. Художественная фигура должна быть хоть немного, но удивляющей, с привкусом свежести. Без новых стихов ты просто эстрадник, а это очень жалобная участь. Я – не эстрадник нисколько.
– Вы – это…?
– Я – это я. Я привожу свой блокнот истекшего года, свои работы предыдущих лет. Это на сколько-то – запах Москвы, на сколько-то – ностальгические охи-вздохи о былом, в котором были свои прелести. Практически всегда это горько, как сок хорошего грейпфрута. Но это не кисло, как если оставить этот напиток надолго без холодильника. Так что к употреблению рекомендуются мои свежие стихи.
– Вы здравомыслящий человек?
– Как и положено пишущему стихи. Среди нас ведь, вы не думайте, есть очень здравые люди. Я видела Слуцкого, Самойлова, Окуджаву. Все они обладали совершенно особым, острым и четким, как алмаз, умом. Я тоже немножко оного носитель. И потому: стихи нужны новые, взгляд должен быть здравым, и без горечи здесь не обойтись.
– Выражение «образ жизни» весьма двусмысленно. С одной стороны это стиль поведения, с другой – образ как метафора. Какой образ для жизни вы придумываете? Соответствует ли ему ваша жизнь?
– Дело давнее. Если бы я была искательницей приключений с пятилетним стажем, был бы у нас один разговор. Если бы с 15-летним – другой. Но поскольку я – Индиана Джонс уже в неслыханной версии, то что могу сказать?.. Поколения успели подхватить любовь к этому профессору археологии. Конечно, он несколько пожух, но все еще что-то ищет – стареющий младенец. Так и я: передала кое-что из своих скрижалей потомству. У них все есть: и раскрепощенная фантазия, и музыкальность.
Вот этой весной мой самый младший сын принес свидетельство об окончании музыкальной школы. Это триумф воли. Такую каторгу я ему организовала собственной рукой, и десять лет я его пытала и мытарила, и не верила, что мы осуществим этот несчастный формальный финт. Но – осуществили и получили, а он еще к тому же суммировал усилия и прилично сдал экзамен. Я в восторге и горжусь им как никогда. Я заставила ребенка пройти эту каторгу, как и всех моих детей, как и я сама проходила. И не сожалею. Так, в том числе, вырабатывается умение работать с реальностью.
– А у вас какие отношения с реальностью?
– Мы все сотрудничаем с реальностью, и даже создаем ее в немалой степени… Мы дружим с реальностью насколько можно, но уже очень давно я выхожу из собственного подъезда, склонив голову и поникнув челкой, а совсем не бодро пританцовывая, как когда-то.
– Традиционный вопрос о планах.
– Я могу вам прошелестеть и про то, и про это. Но на самом деле, во-первых, я занимаюсь вопросами выживания; во-вторых, вопросами удержания себя в вертикальном положении. Я достаточно стремительно, как многие из моей возрастной группы, физически ухудшаюсь: делаюсь все хрупче, все ветше. Это нехорошо и даже отвратительно, хотя и не окончательно фатально. Поэтому я немножко занимаюсь собой, и это важно.
– Вы причисляете себя к «старой гвардии»?
– Я не настолько молодцевата, как, например, мой старинный друг 83-летний Наум Коржавин, живущий в США, или как другой мой друг Исай Кузнецов – московский однокашник Галича. Один слеп, другой глух. Это поколение, прошедшее кто войну, кто лагерь. И они намного крепче нас. Мы дали себе глупую возможность расслабиться в молодости.
Всегда и во всем надо стараться быть молодцом. Не в распаренном состоянии, не в развинченном, а в собранном. В нашей среде обитания, да при художественной профессии, молодцом держать себя не очень легко. Понимаете, фантазировать, например, написать строчку «когда б мы жили без затей» – легко… Нет, ну если не пижонить, фантазировать тоже трудно. Ведь для того, чтобы дать волю своему воображению, а не себе самому, реальному персонажу, – как раз для этого и надо быть молодцом… А есть еще дети, внуки, несколько начатых пьес: одна сделана, другая написана на две трети, третья – на треть. Да еще две-три пластинки задуманы…
– Вы выпускаете в год по пластинке…
– Да. Последняя – «Головокружение» – вышла в апреле. С ней я немножко припоздала – обычно я выпускаю пластинки до Нового года.
– «Когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей от всех, кого любила, всех видов и мастей…» Такой подход к жизни возможен сегодня, как вы думаете?
– Почему нет? Не вижу тут ничего революционного. Это то, что многие могут себе позволить, – небольшое интимное счастье. К тому же в моем не очень многострочном стихотворении есть кое-какие комментарии: какими бы я хотела детей видеть, что бы я им порекомендовала, когда они подрастут. И есть оговорки: надо, чтобы детям было хорошо. И чтобы дети не означали твое безобразное банкротство, а означали только развитие твоего древа. Это, конечно, идеально. Но не невозможно.
– Про счастье даже остерегусь спрашивать.
– Я не специалист по счастью. Мигами мерить его, конечно, сподручнее. Но это такие совсем уж микродозы… Даже удовлетворение, ощущение полноценности получить трудно. Я знаю людей, которые живут в ладу с собой: им просто обзавидуешься. Ведь это ощущение не зависит от президентов, курсов валют и всего такого. А у меня все довольно сурово. Мир, конечно, мог бы быть устроен и поаккуратнее.
– А творчество?
– Творчество – это просто работа. Каждый может себе позволить полюбить, или посадить сад, или начать писать книжку, или строчить в блокноте письма и не отправлять их адресату. Это – нечто неосуществимое, но осуществленное здесь и сейчас своими руками.
Анастасия Яровая
