Монолог с Михаилом Козаковым
Побеседовать не удалось. «Устал… Валюсь с ног…» – и скрылся в гримерке. Журналисты разочарованно вздохнули. В конце концов, у каждого из нас был припасен вопросик для народного артиста России Михаила Козакова, который спустя 40 лет вновь посетил Иркутск, привез моно-спектакль «От Пушкина до Бродского». И вообще, знаменитостям положено отвечать на вопросы из серии «ваши творческие планы», «как вам Байкал», «как вы оцениваете положение дел в современной культуре» и т. д., отчего – бррр.
Михаил Козаков отказался. Он на самом деле устал. Без малого три часа стихов, когда эмоциональный накал такой, что воздух звенит. Скептик попытается это объяснить какими-нибудь особенностями аппаратуры. Ну да, микрофон не выдерживает.
Микрофон, впрочем, выдержал. И вполне ничего себе смог передать те эмоциональные вибрации, которые, начавшись сразу и мощно – с Пастернака! – привели зал в напряжение. Но – то тут, то там пиликанье телефончиков. Сколько же можно раз за разом напоминать, что сие чудо враждебной техники надо хотя бы в беззвучный режим переключить. Грустно и стыдно. Где оно, чеховское мнение: «Иркутск – город совсем интеллигентный»? Там, видно, и осталось – в конце XIX века, когда мобильных телефонов еще не изобрели…
О, отвратительность штампа! Она ведь совсем не свойственна поэзии, при условии гениальности последней. И в то же время КАК без нее обойтись, когда ты хочешь рассказать о том, что легкий полет слов со сцены в зал был осязаем… Слова – такие известные, хрестоматийные – оживали, наполнялись смыслом, и, возможно, тем самым, который вкладывал в них автор. Помыслить сложно: а вдруг именно ТАК Пушкин слышал «Руслана и Людмилу». Именно в такой интонации, с такими переходами и перепадами, с такими взмахами рукой, когда движение кисти начинается от локтя, отчего похоже на взмах крыла… Но все эти словесные нагромождения здесь и сейчас очень слабо передают силу стихов, которые вдруг ожили.
Так буква превращается в звук, и графический символ приобретает одному ему присущее звучание. Если чтец хорош, получается то, что надо. Если великолепен – тогда ПОЛУЧАЕТСЯ. И можно говорить об уникальности спек-
такля, его неповторимости и одномоментности: так могло быть только здесь и сейчас. Именно так, а не иначе. Это можно было проследить и в порядке следования стихотворений, который неизвестен заранее никому, и самому артисту тоже; и во влажном блеске глаз женщины, сидящей неподалеку, на которую ахматовский «Реквием» давил сильнее, чем на окружающих; и в упущенной из виду Марине Цветаевой, которую анонсировал дважды, но отчего-то так и не прочитал.
Зато случился Пастернак и Пушкин, Мандельштам и Ахматова, Самойлов и Бродский…
А он – строгий, величавый; узнаваемый ястребиный профиль, в котором некогда разглядели лучшего Дзержинского всех времен и народов (была у него и такая награда). Со сцены в полный рост и в полный голос выкладывался столь же полно, без остатка. Шутка ли! Осенью будет 75 лет, и на таком накале отработать. После чего в гримерке сидеть, закрыв глаза, а утром, в шесть, на самолет – и домой, в Златоглавую, где ждут спектакли, съемки, режиссура и актерство.
…Возвращаясь из театра, после несостоявшегося интервью, мысленно беседую с Маэстро. И он отвечает теми самыми строками стихов. И ничего не надо придумывать и сочинять, все ответы – в них, и даже все вопросы. Разве что беседа – в форме монолога.
Монолог артиста со сцены.
Монолог слушателя с сам собой.
И оба они берут начало из монолога Поэта, который только так беседует с Вечностью.
Анастасия Яровая
