Бахыт Кенжеев: Русская поэзия сегодня в расцвете

Мы договорились с Бахытом Кенжеевым встретиться около семи часов вечера на берегу Байкала. Шел заключительный день поэтического фестиваля, гостей и участников привезли на Малое Море. И вот я с одним из лучших поэтов современности сижу в небольшой беседке недалеко от сцены, где выступают барды. Перед нами – вид на остров Ольхон…

– Вы наверняка ездите по различным литературным форумам мира. Как на их фоне смотрится наш фестиваль?

– С точки зрения организации, количества зрителей и всего прочего он смотрится не хуже других, а может, в чем-то и лучше. Но в иркутском фестивале есть одна особая вещь. Вот вы говорите, что я езжу по миру… Это правда, но в реальности я живу на североамериканском континенте, где мы, русскоязычные писатели, все равно обитаем в русском гетто… Я был на фестивалях в Киеве, в Петербурге, в Минске, в Казани, где-то еще – у каждого из них свои достоинства и недостатки, я не буду о них говорить. Иркутский фестиваль для меня лично интересен вот чем. Я ведь москвич по рождению и культуре, и для меня всегда Сибирь являлась такой terra incognito. Так что этот фестиваль – возможность посмотреть, чем на самом деле является сердце земли русской.

– Вы считаете, что именно здесь оно и находится?

– Конечно. И ожидания меня не обманули, поэтому фестиваль принес много пользы мне лично как поэту, ведь я увидел эту землю и этих людей. А они совсем не такие, как в европейской части России. Я не буду говорить, что они лучше или хуже, они просто совсем не такие. Совсем. И здесь, как принято сейчас выражаться, другая энергетика. Вы здесь живете и, может быть, этого не понимаете. Здесь по первому ощущению меньше грязи и разрухи, чем в европейской части России. Может быть, я идеалист, но так мне кажется. И это не обязательно Байкал. Это даже просто Иркутск и люди, с которыми мы общались. И мне очень приятно, что на моей карте восприятия мира появилась лишняя точка отсчета. И это очень важно, потому что родную страну нужно знать.

– Давайте коснемся темы провинциальности. Во всех ее смыслах: географическом, литературном, общекультурном. По моему ощущению, провинциальность, несмотря на открытые границы и Интернет, никуда не делась.

– Вы ошибаетесь. Я не верю в провинциальность. Один из лучших современных русских поэтов Светлана Кекова всю жизнь прожила в Саратове. Я сам вот назвал себя москвичом – в реальности я последние 27 лет жил в глубоко провинциальном с точки зрения русской литературы городе – в Монреале. Там 30 тысяч русскоязычного населения. Это районный центр. А самый главный центр русской литературы за границей сейчас это Нью-Йорк. Там живет 500 тысяч русских. Тем не менее по концентрации русской литературы он соответствует примерно Воронежу. Или Иркутску. Месяц назад я переехал в самый главный центр русской литературы за рубежом.

– Вы вообще человек уникальный для русской литературы. Казах по происхождению, выросший и сформировавшийся в Москве, проживший долгое время в Канаде, а теперь сменивший прописку на США. И при этом русский поэт.

– Ну я по сути своей человек полигамный. И я не считаю, что человеку надо иметь одну родину. Если человеку выпал шанс иметь две или три родины, и если он их равно любит и в случае какой-то заварушки готов защищать от врагов, мне кажется, это очень хорошо. В Древней Греции слово «космополит» имело положительные коннотации, а для меня, выросшего в Советском Союзе, это слово несет отрицательный заряд. А на самом деле космополит это просто гуманист, который любит все народы. И мне бы очень хотелось рассчитывать на такое место в русской поэзии. В конце концов, Тургенев всю жизнь прожил во Франции. А Набоков в этом плане – мой идеал. Это человек с тремя лояльностями, если угодно. И я не вижу в этом ничего страшного. Мы все один народ на самом деле, называемся человечество. Тем более что и иммиграции больше нет, и все эти разговоры устарели.

– А почему бы в таком случае не вернуться в Россию?

– Понимаешь, есть люди, которые выбрали для себя жить в других странах. Их довольно много. Причины этого многочисленны. Сейчас уже человек живет там, где ему удобно и «так сложилось». У меня там дети, жена. Так что это уже не философский вопрос, в отличие от времен, например, Бродского, который уехал на десять лет раньше меня. Сегодня это вопрос технический. Когда я уезжал, тогда, конечно, все это было еще актуально, и я тоже хлебнул иммигрантской чаши. Но, слава Богу, советская власть кончилась, все эти вопросы снялись. Но сегодня что я буду делать в России, я всю перестройку проспал? И где я буду деньги зарабатывать?

– Не знаю. А на что вы живете там?

– Я довольно квалифицированный переводчик, устный и письменный, как с английского на русский, так и обратно. Но вот, допустим, я захотел жить в Москве. В Москве однокомнатная квартира стоит 300 тысяч долларов, а у меня их нет. Откуда они у меня? Это простая вещь. В Москве я, допустим, хочу работать переводчиком, а там своих хватает, куда ж я буду там пробираться? 27 лет прошло – уже другая страна совершенно.

– Хорошо, давайте вернемся к поэзии. Насколько, на ваш взгляд, она сегодня нужна простому читателю?

– Совершенно не нужна. В 1931 году состоялось последнее публичное выступление Мандельштама в Москве. На это выступление пришло, по разным сведениям, от 40 до 50 человек. Ровно столько, сколько сегодня приходит на вечера очень хороших поэтов. А это был вечер нашего величайшего поэта ХХ века – с этим, я надеюсь, вы не будете спорить?

– Конечно! С этим сложно спорить.

– Вот. И поэтому я считаю, что количество не важно, важно качество. Важно, что находятся люди, которые приходят на вечера. У меня была роскошная школа. Я начал писать стихи при советской власти, тогда мы читали свои произведения только друг другу на кухне. Шесть-семь слушателей, просто друзья. Почему я называю это школой? Потому что мы усвоили, что мы пишем… ну, ни для кого. Мы ни на что не могли рассчитывать, кроме каких-то гэбэшных обысков и так далее. Мы пишем для Господа Бога. Так что, сколько бы народу ни приходило, если мне удастся хотя бы двум-трем из 30 слушателей что-то заронить в душу, я уже буду доволен, я считаю мою функцию выполненной. А деньги, слава… это все ерунда, это никому не интересно. И мне в последнюю очередь, я привык зарабатывать на хлеб другими способами.

– Ну, как все поэты. Известно, что поэзией никогда никто не зарабатывал.

– Хотя, кстати, поэты все-таки получают свой гонорар. Вы, Тема, не будете спорить – вы же сам поэт: наши женщины гораздо лучше, чем любые другие. Вот это наш главный гонорар. Наши женщины лучше всех – это правда.

– Как вы оцениваете сегодня состояние русской поэзии? Насколько она в расцвете или, наоборот, в упадке?

– Ничего нисходящего я не вижу. Я счастлив, что я живу в эпоху, когда существуют Алексей Цветков, Сергей Гандлевский, Юрий Кублановский, Светлана Кекова, и я мог бы назвать еще пять-шесть имен. Это очень богатый век. Когда неизвестно откуда появляются Александры Кабановы, в Киеве причем почему-то, где же здесь упадок? Никакого упадка нет. Русская поэзия сегодня, по-моему, цветет. У нее мало читателей – это правда. Но одновременно, я хочу подчеркнуть, у нее достаточно читателей. Кому надо, тот поймет. Много званых – мало избранных. И ничего страшного.

Кроме того, стали появляться приятные вещи – вот, например, фестивали. Десять лет назад кто бы мог подумать, что какие-то меценаты расщедрятся на то, чтобы нам оплачивать билеты и водку. Находятся, и очень даже регулярно. Я езжу на фестивали два-три раза в год. Даже избаловался. А это очень здорово, потому что означает, что есть какое-то признание со стороны меценатов. Так что русская поэзия сегодня в расцвете.

Артем Морс