Геологические маршруты Бориса Огиенко

Геология – в какой-то мере лотерея. Великий Обручев, исследуя Восточный Саян, сделал привал на излучине Иркута, попил чайку на веселой лужайке у подножия высоченной скалы и пошел дальше, а полвека спустя геолог Борис Огиенко отодрал со скалы мох и обнаружил молибден. Запасы, правда, не возбудили промышленный интерес, да и добираться до них сложно, но когда-нибудь и они пойдут в дело.

Научными званиями за свою долгую геологическую жизнь Борис Васильевич не обзавелся, да и, честно говоря, не имел большого желания протирать штаны в кабинетах. Его стихия: рюкзак, молоток, маршрут. Он, призванный в армию из 10-го класса и по счастливой случайности угодивший в дальнобойную артиллерию, не жался к гаубицам, окопавшимся в спасительном тылу, а вел корректировку огня с переднего края. Там, между прочим, и карту изучил как «Отче наш», а потому в горах ориентируется, как в собственной квартире.

А гор он повидал много. Саяны, Патомское нагорье, Витим… В 50-е годы поисковики прочесывали всю территорию Союза, составляя геологическую карту в 200-тысячном масштабе. Это когда в одном сантиметре два километра. И все породы на этой двухкилометровой полоске ты должен точно описать. Не юлить, не обходить хаос скал и таежный бурелом, а хоть птицей взлети, но все проверь, обстучи, добудь пробы.

В 58-м году пришлось сменить сибирские хребты на горы Пэктусан.

Под охраной автоматчиков

Пэктусан – это север Кореи, как раз на границе с Китаем. КНДР тогда оправлялась от войны с американцами, начала интенсивные поиски собственного природного сырья. Своя геологическая наука была еще слаба, помогали советские специалисты. В основном москвичи и ленинградцы. Но было несколько сибиряков. Один из Читы, другой из Кузбасса и двое из Иркутска: Владимир Лисий и Борис Огиенко. Лисий – начальник партии, Огиенко – старший геолог. А на должности картографа его жена – Галина Васильевна.

Встретили их со всем радушием, еще в аэропорту осыпали цветами, правда, почему-то… бумажными. Как потом выяснилось, корейцы так избалованы изобилием естественных, что более ценят искусственные, сделанные со всем изяществом. Влажный воздух был слегка терпким и каким-то густым, насыщенным запахом цветов и гнили. Лишь по утрам приходил с гор долгожданный освежающий ветер. Не зря Корею называют Страной утренней свежести.

Работа была привычной: ходили коридорами двухкилометровой ширины от Японского моря до Желтого, нагруженные радиометрами и прочим скарбом. Японское – светлое, с приятным изумрудным отливом, а Желтое – мутное, грязноватое. Купались только в Японском. В партию кроме русских геологов входили стажер-кореец, переводчик и обязательно охранник с автоматом. Боялись американских провокаций. Но, слава богу, все обошлось.

А вот змеи досаждали. В своих «Воспоминаниях о попутных наблюдениях», как шутливо озаглавил их Борис Васильевич, он пишет: «Обычно змея убегает от человека. Видишь, как ручейком раздвигается трава, удаляясь от тебя. Приостановишься – пусть бежит. Но корейцы не дают ей уйти. С криком «Пэм, пэм» (змея по-корейски) бросаются за ней, прижимают голову геологическим молотком и вырывают жало. Затем как-то без ножа надрывают кожу у головы и моментально, как чулок, снимают с нее кожу. Тело у змеи серо-розовое, напоминающее по цвету ободранного хариуса или омуля. Тут же разводят из щепочек костер и бросают в него еще живую змею. Костерок горит каких-то пару минут, кажется, змея еще прогреться не успела, не то что изжариться, как ее выхватывают, режут на куски и с большим аппетитом съедают. У нас есть поверье: убьешь ядовитую змею – с тебя снимается 40 грехов, а у корейцев: съешь 40 змей – будешь жить 100 лет».

– Вы-то попробовали? – спрашиваю его.

– Нет, конечно. Я вообще на приемах опасался особо угощаться, зная, что в знак уважения они могут подсунуть блюдо из собачатины. А чтобы мясо было помягче, еще живую собаку подвесят и отделают дубинкой по бокам как отбивную котлету.

За два года советские геологи провели поисковые работы примерно на одной трети территории КНДР. Остальное уже доделывали корейские геологи, поднаторевшие за эти годы в геологической съемке.

Пройдет десять лет, и Борис Васильевич попадет совсем в другой климат: из субтропической влажности Кореи в иссушающие объятия Сахары.

Обманчивый блеск золота

Алжир, обретший в начале 60-х годов независимость, естественно, захотел узнать: какими же природными ресурсами он располагает. Французы, покидая страну, предусмотрительно прихватили с собой все геологические карты, видно, рассчитывали, что их позовут назад. Не получилось. На помощь алжирское правительство призвало геологов из других стран: Болгарии, Польши, Румынии, Советского Союза…

В Алжире Борису Васильевичу с женой довелось побывать дважды. В первый раз его пребывание длилось два года: с 69-го по 70-й год. В отличие от гостеприимной Кореи Алжир восторгов не проявил. Выйдя из самолета, они тщетно оглядывались: ни сопровождающего, ни переводчика, никого. А Огиенко ни по-французски, ни по-арабски ни слова. С грехом пополам добрались до советского посольства, где получили подъемные, а с деньгами, как шутит Борис Васильевич, «можно жить, не зная языка».

Разместили их в городе Скикда, на побережье Средиземного моря. Задание – геологическая съемка хребта Джурджура. Быстро выработалось правило: не поднимать никаких камней с осыпей, а, не ленясь, отбивать от скалы. Все потому, что под камнями водятся скорпионы. Правда, зеленые, укус которых не смертелен, но руку разбарабанит так, что на неделю выйдешь из строя.

– Вот говорят: советская школа геологов – лучшая в мире, – рассуждал Борис Васильевич. – Согласен. А в чем она лучшая? Докажите. Немногие могут это сделать, а я могу. На примере того же Алжира.

Алжирцы, чтобы не тратить время и деньги попусту, обратились к французам за рекомендациями: что же им в первую очередь искать в своих недрах? Те, исходившие за сотню лет колонизации Атласские горы вдоль и поперек, посоветовали: ищите золото и касситерит – оловянную руду. Для поисков олова отрядили советских специалистов. Уже через два месяца они нашли. Только не олово, а одно из крупнейших в Европе месторождений ртути. Уже в 1970 году был построен комбинат, и ртуть стала одной из важных статей алжирского экспорта.

А олово, предсказанное французами, так и не объявилось. Манило мелкими вкраплениями, но ничего существенного. Так же, как и золото. Знаки-то были повсюду. Шлифовщики моют, обязательно мелькнет одно-два зерна. Проверяли речушки от истоков до устья – та же картина. И вдруг сообщение: румынские геологи обнаружили в самом центре Сахары, на нагорье Ахаггар, крупное месторождение рудного золота. Они даже отлили из него пятиконечную звезду и преподнесли президенту Алжира.

Газеты известили об открытии аршинными заголовками, в стране, конечно, ликование, еще бы, теперь мы богаты. А румыны, наделав шуму, как-то по-быстрому смотались к себе на родину, толком не отчитавшись и прихватив почти всю документацию. Закончить работу и подсчитать запасы алжирцы попросили советских геологов. Те обследовали знаменитые кварцевые жилы и не нашли того Эльдорадо, которое наобещали румыны. В кварцевых полях, вмещающих 20–30 маломощных жил, только одна оказывалась золотоносной. Месторождение оказалось пустышкой. И пришлось Борису Васильевичу вместе с коллегами заниматься неблагодарным делом – не открывать, а закрывать месторождение, вместе с ним и надежды алжирцев.

Но произошло это уже во вторую его командировку в Алжир, которая продлилась целых пять лет: с 1979 по 1984 год.

В сердце Сахары

Полевые работы велись с сентября по апрель, в остальное время года в пустыне было не выдержать. При 45-градусной жаре пот мгновенно высыхал, не успев промочить рубашку. Организм так интенсивно избавляется от лишнего тепла, что, вернувшись однажды в лагерь и встав под холодный душ, Борис Васильевич едва не заработал воспаление легких.

База геологов размещалась в Ин-Екере, в бывшем французском центре по испытанию атомной бомбы. Сама шахта находилась километрах в пяти-семи от поселка, ствол ее был взорван. Несмотря на это, замеры на радиоактивность проводились постоянно.

Выходя в маршрут, каждый геолог брал с собой пятилитровую канистру с водой, обмотанную сверху плотной шерстяной тканью, которая обильно смачивалась. Это позволяло сохранить воду прохладной. На плато дуют постоянные ветра и воздух пропитан тончайшей пылью, затрудняющей дыхание. Поэтому нос и рот прикрывали широкими полотняными шарфами.

Для посещения геологических партий Борису Васильевичу, как старшему геологу, предоставили машину вместе с водителем Абдуллой. Парень он был лихой, не признавая дорог, норовил прямо по пустыне. Сверху она покрыта тонкой затвердевшей коркой, ровной, как асфальт. По проезде машины она разрушается, поэтому ехать по ней надо на хорошей скорости.

Как-то, чтобы не делать крюк в 300 километров, Абдулла предложил рвануть напрямую через дюны. Ездить через пустыню строго запрещалось, но водитель с такой снисходительной усмешкой посматривал на него, что было понятно – испытывает. Ладно, кивнул Огиенко, поехали. Карта была при нем, авось не заблудимся.

Абдулла переоценил свое искусство вождения. Пока он притормаживал, пытаясь сориентироваться, песчаная корка предательски ломалась, и колеса утопали в песке. Лопаты, естественно, не было, и они откапывали колеса руками. Сквозь 40 километров пустыни они пробивались два дня. Выручило то, что в машине был хороший запас воды и еды.

Человеку, привыкшему к российскому климату, конечно, Алжир – не пряник. И не удивительно, что на прощальном банкете русская геологическая колония, отбывающая на родину, с воодушевлением пела: «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна».