Петр Наумов: Природа дороже всех золотых кладов…
Редкий случай, когда место рождения, твоя малая родина, становится и предметом научного изучения, дающего материал для написания сначала кандидатской, а потом и докторской диссертаций, присвоения звания академика Международной академии наук Высшей школы. Но именно так произошло с Петром Наумовым, профессором Иркутской сельскохозяйственной академии. Его научной лабораторией стал Казачинско-Ленский район.
Золотой обоз
Согласно семейному преданию, появление на Киренге деда Петра Наумова связывают с золотом Колчака. Как известно, попытке вывезти золотой запас Российской империи из Омска, куда он в свое время был доставлен из подвалов Госбанка, помешали белочехи, перерезав Транссиб. Назад возвращаться было бессмысленно, двигаться вперед – невозможно. Тогда было принято решение разделить весь спецгруз эшелона, застрявшего на одном из глухих разъездов, на части, погрузить на подводы и попытаться добраться скрытыми путями до границы.
Один из обозов, путая следы, ушел на север. Его сопровождало несколько каппелевских офицеров под командованием полковника. Вместе с полковником в таежный поход отправилась его жена и маленький сын. Шли скорым маршем, обходя стороной крупные селения. Но как ни спешили, зима 1919 года настигла в дороге. Когда дошли до деревни Курьи, лежавшей в 12 километрах от Казачинска, морозы опустились лютые, оглашая воздух пушечными выстрелами разрываемых от стужи вековых сосен. Понимая, что ребенку не выдержать тягот пути, решили оставить его здесь на попечении добрых людей.
Отряд ушел, и снежная поземка быстро зализала санные следы. Больше ни о нем, ни о золоте никто не слышал. Где сложили головы офицеры и куда схоронили они свой груз – так и осталось загадкой. За мальчишкой никто не вернулся, и его от греха подальше нарекли сначала Антипиным, а потом Наумовым, справедливо предположив, что в здешних краях таких фамилий пруд пруди – поди разберись, где какой. Передаваемый из семьи в семью, он так и ушел от клейма сына белогвардейца.
– Отец прожил всю жизнь, так и не узнав своей настоящей фамилии, не ведая, откуда он родом и званием, – разводит руками Петр Петрович. – И я не знаю. И теперь уже вряд ли узнаю.
Убежище для изюбря
В таежном Казачинском есть только два времени года – сезон охоты и сезон ожидания охоты. Здесь чуть не с младенческого возраста учатся обращаться с ружьем. Вот и Петр, заполучив отцовские гены, лет в пять, когда стало хватать силенок дотащить ружье до ограды, принялся щелкать беспечных уток, садящихся, можно сказать, чуть ли не на голову.
По числу и разнообразию дикого зверья Казачинско-Ленскому району вряд ли найдутся в области равные. Пожалуй, все, что может бегать, прыгать и летать в Сибири, обитает в здешних лесах. Этот живой и бесконечно заманчивый мир так крепко поманил Петра, что факультет охотоведения иркутского сельхоза был, можно сказать, предопределен ему самой судьбой. Для него наука станет не ключом к званиям, должностям, материальному благополучию, а, как и его учителю, известному ученому-охотоведу Василию Скалону, способом служить по мере сил защите этого мира, который ему с детства «знакомый до слез».
В своих странствиях по таежным увалам приметил он одно глухое местечко в долине реки Туколонь, облюбованное копытными для зимовки. Выпадают зимы, когда снегу в гольцах наваливает высотой по три метра, а то и более, и тогда изюбри, сохатые, олени, косули спускаются с гор в этот маленький малоснежный оазис, богатый пропитанием. И зачастую нарываются на браконьерскую пулю. Бежать-то и прятаться зверю просто некуда.
С середины 60-х начал Наумов сражение за охранную грамоту под названием Туколоньский заказник, точнее, комплексный заказник зимовки диких копытных. Очертил его границы, сформулировал железные доводы в защиту, собрал многолетние наблюдения путей миграции обитателей тайги… Пока доказывал, пришел в те места БАМ и выкосил половину территории, планируемой под заказник. Пришлось ужиматься и вновь стучаться в высокие кабинеты.
Его упорство не пропало даром. В 1976 году Туколоньский заказник наконец-то получил официальный статус и «жилую» площадь в 107 тыс. га. На сегодняшний день это один из крупных заказников в Иркутской области.
Выселение за 130-й километр
Когда по Казачинско-Ленскому району пролегла бамовская трасса, возникла необходимость оценить ее прессинг на животный мир. Сделать это мог лишь тот, кто досконально знал прошлое и мог сравнить, что было и что стало. А кто мог конкурировать с Наумовым по этой части? Да никто. И пришлось ему взвалить на себя сей тяжкий труд, вылившийся, в конце концов, в докторскую диссертацию.
Больше всего его интересовала судьба соболя. Он и прежде был неравнодушен к этому зверьку, изучил его повадки, не раз ходил с охотниками-соболятниками на промысел, сделал за тысячу наблюдений.
– Самое страшное для соболя – лесные пожары, – рассказывал он мне. – От них вся лесная живность спасается как может: бегут лоси, медведи, глухари летят, рябчики, один соболь не бежит. Дело в том, что соболюшка в конце июня, в самый пожароопасный период, приносит потомство. Мать не может бросить детенышей, а соболь – самку. Так все вместе и погибают. Я несколько раз их обгорелые тушки находил.
Вычисляя ущерб, нанесенный стройкой века, Наумов с математической точностью вывел четыре зоны антропогенного воздействия на соболя. Первая – это стометровая полоса вдоль дороги, по сути, мертвая, где «ничего не чирикает». Вторая – трехкилометровая зона, куда доходит звук, распугивая чуткого зверька. Граница третьей пролегает примерно по 20-му километру от трассы. Именно такое расстояние проходят за пару выходных шумные грибники и ягодники. И лишь за 130-м километром от «железки» соболь обретает прежний покой.
Казалось бы, уйди он за эту спасительную отметку и живи себе припеваючи. Но в мире зверей, как и в мире людей, свои законы. Старики, не желая делить самок, изгоняют молодежь. Обычай не нов, так было всегда. Но в прежние времена, когда тайга была плотно заселена, молодежь далеко не откочевывала и с боем, но все же отвоевывала себе участок поблизости. Сейчас же нет смысла проливать кровь, когда за демаркационной линией полно пустых владений. Туда и бегут, не подозревая об опасности.
– Молодняк, он же неопытный, его мигом выбивают. Если осенью по два-три соболя на тысячу гектаров насчитывается, то весной впятеро меньше. А старики, вытеснив соперников, не могут обеспечить нужный приплод. Раньше на одну самку приходилось по 3,2 щенка, а нынче – 2,5.
– Охота на соболя по-прежнему выгодна?
– Да какая может быть выгода при нынешних ценах! Сейчас ведь скупщики командуют ценой. А у них корпоративный сговор, дают за шкурку 2–2,5 тысячи рублей. Считай, бесплатно. Затраты получаются больше выручки. Кто при таком раскладе в лес пойдет? Да честно говоря, и при советской власти не особенно баловали охотников. От продажи на Ленинградском аукционе государство получало1200 процентов чистой прибыли. Только при царе-батюшке ценился охотничий труд. За соболя платили от восьми до десяти рублей золотом, а корова стоила три рубля, хорошая лошадь – семь. Если молодому охотнику удавалось добыть одного соболя, то он мог за пять-семь рублей построить дом, а на остаток жениться. А сейчас денег не хватит даже развестись…
Лебединые озера
За свою жизнь Петр Петрович, можно сказать, объездил весь свет, видел немало красивых мест и в Азии, и в Европе, и в Америке, но Киренга ему по-прежнему милее. В переводе с эвенкийского Киренга – орлиное гнездо. Название не случайное – пойму реки облюбовал для гнездования орлан-белохвост, давно уже прописанный в Красной книге. Он даже внесен в герб района.
Кроме орлана еще 14 «краснокнижникам» приглянулись здешние места: коростель, скопа, черный аист… Но самый знаменитый обитатель – это, конечно, лебедь-кликун. Своей родиной он считает прибрежные скалы Северно-Ледовитого океана, самые большие его колонии на острове Врангеля. Но часть лебедей, пар, наверное, 50, изменила традиции и давно обосновалась на двух озерах: Ближнем и Дальнем. Из всех известных гнездований это самое южное.
Выбор птиц понятен. Ближнее озеро мелководное, настоящая скатерть-самобранка для них, а заболоченная пойма, где селятся лебяжьи пары, надежно укрывает от посторонних глаз.
– Там сплошная топь. Я как-то решил до гнезда добраться, так чуть не утонул, карабин утопил, едва нашарил в тине, – рассказывал Наумов. – Только где-то поближе к концу июня, когда птенцы подрастают, родители выплывают с ними на озеро. По крайней мере, раньше выплывали. Сейчас не рискуют. Слишком много народу толчется по берегам.
Раньше озера назывались Окунайскими, но Наумов окрестил их Лебедиными, когда в 1976 году засел за проект заказника. Он уже тогда почувствовал угрозу для лебединого царства. «Покорители природы» со всей бесшабашностью вторгались в его хрупкий мир, отсыпали лесовозные дороги, тысячами гектаров сводили богатейшие кедрачи. Нужен был надежный документ – как говорил булгаковский профессор Преображенский, «броня», – способный защитить озера от разора.
Необходимость в нем еще более возросла, когда северные лебеди избрали озера не только промежуточным аэродромом при путешествии на юг, но и базой для доращивания молодняка. В сентябре собирается здесь до 500 птиц со своими еще серыми большеголовыми «гадкими утятами».
– Нынешней осенью мы 372 насчитали. Птицы тяжелые, когда подлетают, то идут, как бомбардировщики. Обязательно круг сделают, перекликаясь с теми, кто на земле: мол, верно ли дорогу нашли, и потом только на посадку. Живут с месяц, пока лед не станет. Этого времени хватает, чтобы «гадкие утята» превратились в белоснежных красавцев, способных долететь до Индокитая.
Я спросил у моего собеседника: верно ли, что когда гибнет самка, самец поднимается высоко в небо и камнем падает на землю, не вынеся разлуки с любимой.
– Это скорее легенда, воспевающая верность, – сказал Петр Петрович. – Есть, конечно, определенная привязанность, присущая моногамам. Я считал весенние пары, встречается и нечетное число. Не шесть, а семь лебедей. Кто-то лишний.
Таким «лишним» в истории с Лебедиными озерами все время остается и профессор Наумов. Все его многолетние попытки взять под государственную охрану «вторую Швейцарию» наталкиваются то на подспудное сопротивление деятелей, прибравших к рукам тамошние лесозаготовки, то на пробелы в законодательстве. Только недавно наконец принят областной закон об особо охраняемых территориях. Он, по мнению профессора, открывает дорогу организации на территории озер природного парка.
– Чем предпочтительнее парк? Он не закрывает населению дорогу в лес, как заказник или заповедник. По этому пути идет, например та же Америка. Там считают, что природа должна служить человеку. И у нас она должна служить. Почему не разрешить ограниченный сбор ягод, охоту, рыбалку… Главное – не убивать природу варварскими методами. Она дороже всех золотых кладов, закопанных в тайге.
На Аляске жизнь как в сказке
От своего учителя Василия Скалона профессор Наумов перенял привычку смотреть на природу не только восторженными глазами, но и вооружившись точными цифрами: сколько можно брать природных богатств, не нарушая экологического равновесия, сколько мы берем, какой наносим ущерб… Свою науку, названную им эколого-экономическим мониторингом природных экосистем, он уже почти два десятилетия преподает студентам Иркутской сельхозакадемии.
По его твердому убеждению, нельзя сводить мониторинг только к простому наблюдению, это еще должен быть и контроль. За все грубые и бездумные вторжения в природу надо отвечать рублем. Плата за экологический ущерб должна идти в статье расходов не в конце списка, а вслед за заработной платой. Это поможет остудить ретивые головы.
– Будучи на Аляске, я специально поинтересовался, как возмещается ущерб от прокладки нефтепровода. Оказалось, что каждому жителю, в зависимости от прожитых там лет, выплатили от 8 до 60 тысяч долларов. Но не деньгами, а в виде акций нефтяной компании. Они получают хорошие дивиденды и прекрасно живут. Самый богатый штат после Калифорнии. А мы стали лучше жить, имея под ногами нефть и газ?..
