Путешествие по жизни в обнимку с законом
Мать выбором сына была недовольна. Она все заранее распланировала: дочка будет непременно врачом, а Абрамчик – инженером. Неважно каким, но лучше, если по самолетам. В Казани, куда они с отцом перебрались из Белоруссии, было несколько авиазаводов, и заработки там, как она слышала, были хорошие.
Но сын уперся: пойду на юридический. Чем он его приманил, уму непостижимо. Она к мужу: может, ты дурь эту из него выбьешь. Но тот, человек мягкий, встревать не стал. Он с 11 лет, как Ванька Жуков, был приставлен к сапожному делу, выбился со временем в сапожную аристократию – заготовщика верха обуви и мог выкроить сапожки не хуже тех, что гоголевский кузнец Вакула выпросил у императрицы. Но одно дело кроить кожу, а другое – чужую судьбу. Хотя бы и сыновью.
Но в одном мать оказалась права: профессию он выбрал не очень денежную, но весьма беспокойную.
Только самолетом можно долететь
Загнали его на самый край земли, в Туву. Благо бы еще в Кызыл, хотя Кызыл образца 1952 года не блистал столичным лоском, юрты стояли вперемежку с домами. Но все же, конечно, лучше, чем Сутхольский район, куда выпускника казанского университета Абрама Кругляка направили следователем прокуратуры. До Кызыла, можно сказать, рукой подать – 300 километров, а весь транспорт – тихая каурая лошадка, приписанная к районной прокуратуре. Когда он в первый раз предпринял на ней вояж за добрую сотню километров, то так отбил зад, что по возвращении неделю работал стоя.
Весь штат прокуратуры – он да товарищ Мангуш. Товарищ Мангуш был из выдвиженцев. Отслужил армию, закончил какие-то краткосрочные курсы и был произведен в районные прокуроры. По-русски он почти не говорил, и общаться с ним приходилось через секретаршу, которая, выйдя замуж за тувинца, овладела их языком и по совместительству служила переводчиком.
Молодому следователю выделили комнатку тут же, при прокуратуре. Дом был деревянный, но с земляной крышей. Как дождь, так целый потоп. В таком же доме по соседству размещался районный банк. И при нем жила бухгалтер Тоня. Два человека, заброшенные в чужой и не очень гостеприимный край, с гортанной речью, клановой спаянностью и незыблемой верой в шаманские пророчества. Надо было как-то устраиваться в этом забытом богом уголке. Не прошло и полгода, как они поженились.
– Дел, слава богу, было немного, – вспоминает Абрам Самуилович. – Иногда случались убийства, а вот хищения имущества были редки. У тувинцев кража скота – самое обычное дело. Они не считают это за большой грех, вроде как бы традиция. Но кражами занималась милиция, мы не касались.
Как ни пытался овладеть он языком, получалось не ахти. Попадая в отдаленный колхоз, первым делом искал переводчика. Но даже отыскав, сомневался: верно ли он переводит. У тувинцев сплошь родственные связи, пойди, догадайся: то ли он говорит или выгораживает свояка. Утешал себя мыслью: отработаю положенные три года и – прощай, Тува. Этой мыслью жили все, попавшие сюда по распределению или еще каким-то макаром. Желать остаться здесь можно было в двух случаях: или жениться на местной, или быть заядлым охотником. И охота, и рыбалка здесь были отменные. Но молодой следователь ни тем, ни другим не увлекался, а свою половину он уже нашел.
Сражение на поприще хрущевской фразы
Но расстаться с Тувой оказалось не так просто. Подвело усердие. Начальство решило повысить его в должности и произвело в прокуроры. А это значит, что еще пять лет надо оттрубить.
Правда, перевели поближе, в Каахемский район. Теперь его отделяло от Кызыла не триста, а всего-то сотня километров. И что больше всего радовало: дом дали под настоящей железной крышей. Две комнаты, маленькая кухня. Красота.
Колхозы в районе были крепкие, зажиточные. К тому времени крестьянству сделали послабления. Если раньше все жили по примерному уставу сельхозартели, разработанному еще при Сталине, то теперь дали возможность хозяйствам на основе примерного устава принять свои, учитывающие местную специфику. Тут и началась вакханалия.
– Помните, у Шолохова в «Поднятой целине» Давыдов был из 25-тысячников, брошенных на коллективизацию, – объяснял политический момент Абрам Самуилович. – А в 50-е годы на председательские места ставили 30-тысячников. В основном это были секретари райкомов, директора МТС и прочее начальство, привыкшее командовать. И когда им дали право менять уставы, они написали их под себя. Такое наворотили, столько нарушений закона понаделали… А исполкомы благополучно все это утвердили.
Масла в огонь подлила и фраза импульсивного Никиты Сергеевича Хрущева: прокурору в колхозе делать нечего. Вырвалась она у него по вполне конкретному поводу, но, как водится у нас в стране, моментально обрела силу директивы. Стоило районному прокурору нагрянуть в колхоз с проверкой, как председатель его осаживал: а ты что, не слышал, что Хрущев сказал, давай-ка заворачивай оглобли.
Пришлось искать обходные пути. Когда накопилось достаточно материалов о нарушениях законности, направил их в областную прокуратуру (Тува тогда была еще автономной областью). Да и не он один бил в колокола, из других районов тоже сигнализировали. Вопрос вынесли на бюро обкома и только тогда начали вымарывать из уставов все несуразности.
Когда истек пятилетний срок его полномочий и он заявил, что переезжает в Иркутскую область, обком партии встал на дыбы. Не хочешь работать в Каахемском районе, выбирай другой, какой тебе по вкусу. Год ушел на выяснение отношений. Только в марте 1961 года ему удалось получить разрешение покинуть свой Каахемский район, равный по площади какой-нибудь Бельгии, но с населением в 15 тысяч человек. Полчеловека на один квадратный километр.
Беспокойная должность
Иркутскую область он выбрал не случайно. Сестра к тому времени обосновалась в Ангарске, перевезла к себе родителей, и ему хотелось быть поближе к родным. Он был согласен на любую работу. Следователем в Слюдянку? Можно и следователем. В ожидании квартиры два месяца жил в комнате отдыха локомотивных бригад. Потом, когда приехала жена с дочкой, снимали угол в частном доме. Крохотной комнатушке в бараке радовались, как царским чертогам.
Через два года его перевели в следственный отдел областной прокуратуры, а спустя восемь лет назначили зампрокурора города Иркутска. Утверждали его в этой должности на бюро горкома партии. Секретарь горкома, полистав его личное дело, удивился: двадцать лет службы и ни одного выговора. «Не слишком ли осторожно вы, Абрам Самуилович, работаете?» – спросил он, приняв дотошность за осторожность.
Тогдашний прокурор Иркутска Юрий Николаевич Шадрин, под чье начало он поступил, успокоил партийного секретаря: не беспокойтесь, у нас он их заработает. Но дал маху в своих пророчествах. За четыре года, проведенных в городской прокуратуре, его заместитель не только не получил ни одного взыскания, но даже был представлен к званию «Заслуженный юрист РСФСР».
Тогда районных прокуратур в городе не было (за исключением Ленинской). Всеми делами заправляла городская. Это сейчас у прокурора пять замов, а тогда полагался лишь один. Шадрин в отъезде – за санкцией на арест бегут к нему. А каждая санкция – это ответственность. Посадишь невиновного – шею намылят, а откажешь, упустишь преступника – еще больше намылят. До 9 вечера засиживался в кабинете, обложившись уголовными делами. Даже по воскресеньям покоя не давали. Только отдышишься от недельных забот, смотришь, бежит к вечеру милиционер, несет охапку новых дел.
Конечно, Иркутск к тихим городам не отнесешь. И своих архаровцев хватало, и чужих. Лагерей-то вокруг, что семечек в подсолнухе, со всего Союза сюда ссылали. Выйдет, пару недель попьет, пограбит – и снова на зону. Рецидив был высокий.
– Но у преступности был совсем другой характер, – говорит Абрам Самуилович. – Тогда ведь понятия не имели о заказных убийствах. Не было бандитских группировок, которые власть делили. Если убивали, то по большей части по пьяному делу, кто-то кому-то уважение не оказал. А чтобы так, заранее спланировав, – это крайне редко.
К милицейской статистике – и советских времен, и нынешних – относится с большой долей скепсиса. Любит повторять слова Марк Твена: есть ложь, наглая ложь и статистика.
– Над нами на Западе смеялись, когда объявлялось, что в Советском Союзе добились 95-, а то и 98-процентной раскрываемости преступлений. Не спорю, можно раскрыть 100 процентов убийств, но в какой-то определенный период, в каком-то определенном городе. Но чтобы по всей стране – да это просто невозможно. А кражи тем паче. Обычно раскрывается одна из трех. Сейчас статистика более близка к истине, хотя не могу сказать насколько.
С очковтирательством он боролся всю жизнь. Как-то, проверяя Октябрьский райотдел милиции, обнаружили массу укрытых преступлений. Двоих сотрудников даже привлекли к уголовной ответственности. Ну, естественно, спасая честь мундира, начальство принялось виновников выгораживать. На бюро горкома замначальника райотдела заявляет: ошибка, мол, приключилась, никто у потерпевшего ничего не крал, он сам по рассеянности потерял, а потом нашел. Так что прокурор напраслину возводит на доблестную милицию.
А у прокурора в папочке объяснение того самого рассеянного потерпевшего: где и что у него украли, а главное – когда он обратился за помощью в милицию, та не стала портить статистику и отказалась заводить дело. Секретарь горкома, прочитав, так разгневался, что вместо намеченного выговор влепили замначальника строгача.
И смотрит он на тебя честными-пречестными глазами
Выговор все же настигнет Абрама Самуиловича. Это случится, когда он будет работать начальником отдела по делам несовершеннолетних. Иметь дело с подростками – непростое испытание.
– Приводят какого-нибудь пацана. Смотрит он на тебя честными-пречестными глазами и молит: дяденька, не сажай, я больше не буду. Рад бы поверить, да ведь знаешь: на его счету уже 14 краж. Отпустить – он опять пойдет воровать. Кому за ним присматривать, когда семья – сплошная пьянь. Санкцию дашь, а потом несколько ночей не спишь, мучаешься: правильно поступил или неправильно.
В те годы в области были две детские колонии: одна в Ангарске, другая в Черемхово. Если в ангарской условия были терпимые, то в черемховской не отвечали никаким нормам. Теснота, скученность, прогнившие насквозь бараки. Персонал случайный, обращение грубое.
Куда только ни обращался Кругляк: и в обком, и в облисполком, и в УВД с предложением о закрытии колонии. Все только отмахивались. Ну и доотмахивались – рвануло. Подростки подняли бунт, сожгли штаб, и более ста человек ударились в бега. Пока их ловили, они успели совершить несколько краж.
ЧП, конечно, союзного масштаба. Моментально слетелось начальство и из области, и из Москвы. Посыпались выговоры. В том числе и Абраму Самуиловичу. С формулировкой: за формально-бюрократическое отношение. Мало ли что писал докладные о закрытии колонии, надо было больше писать.
Личная статистика
Статистика самого старшего советника юстиции Абрама Самуиловича Кругляка выглядит так: из 80 прожитых лет 44 года отдано прокуратуре. Ему довелось ловить и мелких воришек, промышляющих кражей кошельков, и отпетых мошенников, тянущих сотни тысяч из государственного кармана.
Еще в бытность прокурором в Туве раскрыл группу расхитителей, орудующих в райпотребсоюзе. Их повязали, доказали виновность и осудили. Вместо благодарности ему устроили крепкую выволочку… за близорукость. Логика была проста: почему не сразу пресек, почему позволил два года умыкать государственные денежки. Как будто он ясновидец, способный видеть на два аршина под землю.
Не раз приходилось ему выступать обвинителем в суде. И даже требовать высшей меры, расстрела. Но требовал он лишь тогда, когда все было предельно ясно и никакой ошибки не могло быть.
– Как вы считаете, – не утерпев, спросил я, – мораторий на смертную казнь развязал в какой-то мере руки преступности?
– Наличие смертной казни не предупреждает преступность. Предупреждает другое – неотвратимость наказания.
