Виктор Мироненко: Байкал нужно чувствовать сердцем
Имя иркутского художника Виктора Мироненко у многих ассоциируется, прежде всего, с байкальскими пейзажами, написанными в горизонтальном широком формате, где в серо-голубом колорите воды заключены глубина и величие великого озера. По его берегам растут нежный лиловый багульник и сибирская лиственница, в ветках которой словно запутались не только ритуальные ленты-пожелания, но и сами байкальские ветры.
Именно этому автору удалось создать неповторимый образ Байкала, так не похожий на «панельную» живопись, которую обычно предлагают туристам. Однако кисти Виктора Мироненко подвластны и другие жанры, иногда он обращается к натюрморту (один из них – «Из искры возгорится пламя» – находится в Государственном мемориальном музее им. Суворова в Санкт-Петербурге), но чаще всего – к портрету, ведь именно с него он начинал свою творческую деятельность. Кстати, свои новые работы в этом жанре автор обещает представить в октябре на персональной выставке, посвященной своему 70-летию, в музейной студии Иркутского областного краеведческого музея. О жизни и творчестве художник рассказал корреспонденту газеты «Областная».
– Виктор Михайлович, вы так много лет пишете Байкал, говорят, вас к этому побудил писатель Валентин Распутин?
– Да, это действительно так. Нужно пояснить, что я первый в Иркутском художественном училище защитил диплом по портрету под руководством Аркадия Вычугжанина и работал именно этом жанре. Но в 1970-е годы Валентин Распутин начал бороться за экологию Байкала, и тогда он мне сказал – подожди пока с портретами, займись Байкалом. И я начал разрабатывать эту тему, хотя писать Байкал не просто.
– Почему? Ведь Байкал у нас не пишет только ленивый.
– Вы правы, Байкал пишут очень многие, но в этих работах, как правило, нет духа озера. Перед тем как начать работать с темой Байкала мы с женой пешком прошли по Кругобайкальской дороге, я съездил на Ольхон, набрался впечатлений, которые вошли мне в душу и сердце, начал с натюрморта, а потом перешел на изображение воды. Я сосредоточился на трех объектах: Байкал, человек и багульник. Самыми удачными своими работами я считаю две из почти пятисот: это «Театральные ворота Байкала» – на ней горы обрамляют воду и цветет багульник, и «Весна в Шаманке». Обе они находятся в частных коллекциях.
– Как вы пришли к такому необычному формату картины?
– Я, конечно, не Левитан и не Айвазовский, но я считаю, что мне удалось почувствовать Байкал именно через панораму. Когда в прошлом году у меня была выставка в Санкт-Петербурге, в Доме национальностей на Моховой, многие посетители говорили, что они чувствуют, ощущают величие озера.
– А каков Байкал лично для вас?
– Байкал для меня – черный, синий, зеленый, белый, желтый, зеленый и так далее. Плюс все оттенки. И это не метафора. Все перечисленные краски я видел в его водах. Например, еще до расцвета видел его черным, а потом он зашелся красками зари. Байкал – это красота, которая художниками не освоена, многие ушли исключительно в технику. Некоторые не чураются писать картины с фотографий. Но я считаю: для того чтобы запечатлеть Байкал, нужно провести на его берегах не один день.
– Однако вы говорили, что временно прекращаете писать Байкал?
– Да, сейчас я прощаюсь Байкалом, и в октябре на моей персональной выставке будут представлены 20–25 портретов. Она будет называться «Один портрет». Сейчас я пишу известных людей, с которыми я знаком многие годы – академика Михаила Кузьмина, Сергея Тена, Дмитрия Баймашева. А до этого в конце сентября состоится моя персональная выставка в Харбине.
– Когда вы пишете портрет, что важнее всего передать?
– Характер человека, его пристрастия через сопутствующие предметы. Кстати, в репродукции будут портреты первого губернатора области Юрия Ножикова и сибирского травника Виктора Телятьева.
– Как вообще у вас возникло желание стать художником?
– Рисовать я начал довольно поздно, в школе делал стенгазеты и только в десятом классе пошел в изостудию. Мой отец немного рисовал для себя. Помню, грунтовал простыню и писал, копировал шедевры мировой живописи, например, для кого-то из моих друзей написал «Аленушку» Васнецова. Но осознанного опыта я имел всего год – работал после школы в художественной мастерской подмастерьем.
– А почему поехали поступать именно в Иркутское художественное училище?
– Родители жили тогда в Амурской области, я приехал в Иркутск, сознательно выбрав здешнее художественное училище, потому что оно было одним из лучших в стране. В училище пришли новые кадры – Вычугжанин, Алексеев, Богданов, и оно тогда гремело. Но у меня не было базовых знаний, поэтому меня взяли на первый курс кандидатом – нас было 30, а окончили училище всего 13. Меня тоже хотели исключить после первого курса за профнепригодность, ведь я ничего не умел. Не сделали этого только из уважения к моему отцу-фронтовику и потому что я из многодетной семьи – я старший, а у меня еще четыре сестры. Переломным для меня был третий курс, когда руководителем стал Владимир Тетенькин, я закончил его на четверки. На четвертом курсе к нам пришел Глеб Богданов, и я стал учиться на пятерки. А на пятом меня к себе взял Аркадий Вычугжанин – наш иркутский Леонардо да Винчи, и за диплом я получил пятерку. Мне дали направление в академию им. Сурикова. Но поехать на учебу я не смог по семейным обстоятельствам. Тогда у меня уже был маленький сын, тяжело заболела теща, нужно было обеспечивать семью. Я остался в Иркутске, преподавал.
– Как получилось, что вы стали директором Художественного фонда?
– Я всегда был энергичным человеком, охотно занимался общественной работой. Как-то меня пригласили в горком, предложили вступить в партию, в Москву меня вызывали работать, по партийной линии было продвижение. Высшее образование я получил по педагогическому профилю в Иркутске. И стал директором Художественного фонда, хотя я тогда еще не был членом Союза художников, вступил в него только спустя три года – в 1973-м. На самом деле мне тогда хотелось ездить на БАМ, писать с натуры, но я рос именно как директор фонда… Но призвание пересилило, ведь я все-таки художник, стал работать, добиваться успехов. Потом случилось горе – умерла супруга, и многие, честно говоря, думали, что я не переживу этой трагедии – сопьюсь, опущусь. Но судьба была ко мне милостива, мне встретилась моя вторая жена – Аллочка, родился второй сын, появился новый смысл. Дети у меня прекрасные. Словом, можно жить и творить дальше…
