Фотолетописец целой эпохи

Почти 40 лет Эдгар Брюханенко был собственным корреспондентом ТАСС по Восточной Сибири. Сменил  за это время шесть машин, довел до инвалидности пять фотокамер, отснял не менее 20 километров пленки и собрал богатейший архив, в котором хранил около 50 тысяч негативов.

Для кино ты, Эдька, не рожден!

К фотоделу он припал, можно сказать, случайно, еще в четырнадцать лет. Поддавшись на уговоры старушки, встреченной на рынке, купил у нее потрепанный «Фотокор». Под лабораторию приспособил туалет.

– Столом служила доска, положенная на унитаз, – вспоминает Эдгар Дмитриевич, – а красным фонарем – лампочка, обмотанная моим пионерским галстуком. Клал негатив на бумагу, высовывал руку  наружу, отсчитывал положенные секунды, быстренько захлопывал  дверь и кидался к ванночкам с растворами.

Несмотря на скудость оборудования, снимки выходили неплохие, вызывающие у соседей (служивших главными объектами съемок) похвалы. Одобрил их и случайный знакомый Александр Павлович Андреев, оказавшийся фотографом артели «Бытовик». Он-то и взял паренька в помощники, когда, перейдя в артель «Прогресс», получил в свое ведение фотоателье в Марата, напротив ликероводочного завода.

– Два года, до самого окончания школы, я ездил к нему по вечерам, помогая в работе. К аппарату он меня не подпускал, снимал сам, а на мне лежала вся техническая часть: проявка, печать… Я даже насобачился раскрашивать масляными красками фотографии, что весьма нравилось клиентуре.

После школы он решил попробовать себя на Восточно-Сибирской студии кинохроники, которая, по его признанию, стала для него настоящим университетом. Устроился сначала осветителем, а потом пошел на повышение – стал помощником оператора.

– Студия тогда была прибежищем опальных талантов, изгнанных Сталиным из столицы. Со многими я был знаком и впитывал, как промокашка, все их споры о свете, ракурсе, компоновке кадра… Они-то и вынесли мне приговор: для кино ты, Эдька, не рожден, твоя стихия – фотография. Я действительно лез со своим стареньким «Фотокором» во все дыры, страшно завидуя владельцам редких тогда «леек». На студии знали, что я мечтаю о новом аппарате, и вот однажды получаем мы с оператором  Алексеем Александровичем Белинским деньги за какой-то левый сюжет, и он мне говорит: давай-ка потратим их с умом. Ведет в магазин и покупает мне «Зоркий». Тогда, в 51-м году, он был еще в новинку. Его только-только начал выпускать Красногорский завод. Мне досталась камера из первой тысячи. У меня, конечно, от гордости грудь распирало. Еще бы, с ним я чувствовал себя настоящим профи.

Дорога в ТАСС

В начале пятидесятых началось строительство Иркутской ГЭС, ставшей излюбленным объектом мэтров советской фотожурналистики. Приезжали из «Правды», «Известий», «Огонька»…В провожатые им набивался молодой фотокор газеты Иркутского района «Сталинский путь», который знал стройку как свои пять пальцев и мог провести куда угодно. Выгода была обоюдная: столичные гости обзаводились отличным проводником, а проводник, снимая из-за их плеча, постигал тайны  композиции кадра, то особое видение, которое и отличает талант от посредственности. Он даже свел знакомство со знаменитым  фотокорреспондентом «Огонька» Балтерманцем.  И понял, наблюдая за его работой, что хороший снимок – этот тот грамм радия из тонны руды, который ох как нелегко отыскать.

Настоящей удачей стал для него приезд фотокорреспондента ТАСС Павла Лисенкина. За неделю, проведенную вместе, тот сумел оценить способности своего молодого друга и перед отъездом, за прощальным ужином, неожиданно сказал: «Ты, Эдька, я вижу, уже созрел для большего. Вернусь в Москву – буду рекомендовать тебя к нам».

– Я особой веры его словам не придал.  Кому я там нужен, парнишка из далекой провинции. Но проходит три дня, и мне вручают  телеграмму: «Договорился. Собирайся в Москву. Лисенкин». Так в 24 года я стал самым молодым фотокорреспондентом ТАСС, получив во владение чуть ли не половину территории России.

История со слесарем Губановым

Телеграфное агентство было серьезной организацией, на которую возлагалось создание визуального имиджа Советского Союза. Категорически запрещалось впускать в кадр три вещи: телогрейку, гармошку и паровозную трубу. И вообще, никаких чумазых лиц, трехдневной щетины и хмурости во взгляде. Советский человек, внушали молодому сотруднику, должен быть бодр, чисто побрит и светиться улыбкой.

Ну, эти инструкции для него были не новы, он усвоил их, еще работая в кинохронике. Там сельских механизаторов полагалось снимать почему-то в красных ковбойках, хотя фильмы были черно-белыми, и комбинезонах. А на голове чтобы непременно была кепочка. Его шеф Белинский специально возил с собой кепку восьмиклинку с пуговкой посередине. В конце концов трактористы так ее захватали руками, что пришлось покупать новую.

Однажды желание подать героя в лучшем виде едва не обернулось бедой. Надвигались выборы в Верховный совет, и им поручили сделать репортаж с одного из лучших избирательных участков – ДК завода им. Куйбышева. На роль первого избирателя, который должен был в шесть утра, как откроется участок, бросить в урну бюллетень, по рекомендации парткома завода был избран передовой слесарь Губанов. Он, наставляли его, должен явиться при полном параде. Воодушевленный таким доверием, он ради такого случая приобрел новый костюм и заверил съемочную группу, что будет как штык к шести утра.

Но он не появился ни в шесть часов, ни в семь. Пришлось довольствоваться рядовым избирателем, который повалил косяком, прельстившись копченой колбаской в буфете. Киношники свернули аппаратуру и отбыли с участка, проклиная на чем свет стоит необязательного Губанова. И зря, как выяснилось, проклинали. Не виноват был передовой слесарь в своей задержке. Местная шпана, прельстившись новым костюмом, раздела товарища Губанова на Ушаковском мосту. Не побежишь же голосовать в трусах, пришлось ему вернуться домой.

История эта могла остаться лишь эпизодом уголовной хроники, если бы не радиостанция «Голос Америки». Она уже вечером передала, что вот, дескать, какие нравы царят в Советском Союзе: пошел слесарь голосовать, а остался без штанов. И город назвали, где вот так запросто штаны с героев труда снимают, и фамилию слесаря. В общем, скандал на весь свет.

– Ко мне по малолетству не прикапывались, а вот режиссера с оператором  взяли органы в оборот: мол, это вы специально подстроили, чтобы дискредитировать советские выборы. Грозились выгнать из партии и лишить права съемок политических сюжетов. Едва они отбились от обвинений, – вспоминает Брюханенко.

Польза анекдотов

Пришлось и новобранцу ТАСС обзаводиться выездным гардеробом. В его кофре кроме двух-трех аппаратов и набора объективов всегда лежали свежая рубашка и комбинезон. Ну а для  вызова обязательной счастливой улыбки на лице героя у него в запасе был неиссякаемый набор анекдотов. Однажды они ему здорово пригодились.

Как-то, будучи на Крайнем Севере, он узнал, что на дрейфующую станцию «Северный полюс» летит грузовой Ил-14. Упустить столь редкую возможность он просто не мог.  Правдами и неправдами уговорил командира взять его с собой. Но  столкнулся с неожиданным препятствием. Начальник станции, узнав о контрабандном пассажире, полез в бутылку: я, говорит, не имею права допускать постороннего человека до арктических тайн. Вот если ты, не сходя с места, расскажешь двадцать анекдотов, да не заплесневелых, а самых свеженьких, тогда разрешу.

– Ну, я ему с ходу десять про Никиту Сергеевича Хрущева. Отсмеялся он и говорит: хватит политики, давай десять солененьких. После этого мне позволили снимать все, что я хочу. А перед отлетом угостили обедом. На десерт подали маленькие баночки. Открываешь – а внутри лежат четыре клубнички. Свежие, будто с куста сорванные. Таких ягод я больше нигде не пробовал.

Съемка при минус 56

В погоне за удачным кадром Эдгар Дмитриевич объездил добрую часть территории Советского Союза. Был на Урале, снимал войну в Карабахе, проплыл всю Волгу, проехал Дальний Восток и Якутию. Но чаще всего бывал на БАМе. Он его, можно сказать, с колыбели знал, приехав в Усть-Кут с первым отрядом комсомольцев-добровольцев. Оттуда их должны были перебросить на речку Таюру, где предстояло разместить ставший вскорости знаменитым поселок Звездный.

– За место в первом вертолете разгорелась настоящая битва. Киношники из ЦСДФ, под предводительством режиссера-документалиста Трушкина, лезли целой компанией. Ну, меня-то трудно оттеснить. Кричу: это моя земля, я здесь главный медведь, прошу всех за мной в очередь. Пробился к трапу, и вдруг мысль: там же сейчас пусто, безлюдно, ни одного стоящего кадра сверху не сделаешь, пропущу-ка я пару рейсов, чтобы народ скопился. Так и сделал. Прекрасные снимки получились, обошли десятки газет и журналов. Встречаю Трушкина, тот смеется: «А ты, брат, хитрец, ловко нас обскакал».

На всю жизнь запомнилась станция Небель. Строители взяли обязательство пустить рабочий поезд к 1976 году. Времени было в обрез, до Нового года оставались буквально часы. А тут еще невиданный мороз – минус 56 градусов.

– Когда я снимал на Северном полюсе, тоже было не сладко: ломило под пятьдесят. Но это были цветочки по сравнению с Небелем. Снимал я тремя аппаратами,  держа их на груди, под шубой. Но это мало помогало.

Уже на шестой, в лучшем случае на восьмой секунде их внутренности намертво заклинивало, и все попытки взвести затвор лишь рвали перфорацию у пленки. Приходилось галопом бежать на вокзал, которым служил деревянный вагончик с железной бочкой вместо печки. А там киношников, телеоператоров, фотокоров, пытающихся реанимировать свою замерзшую технику,  как сельдей в бочке. Никакой авторитет ТАСС не проложит тебе дорогу к печке, выручала лишь собственная ловкость.

– Отснял я тогда несколько пленок, но почти все они оказались засвеченными. Слишком тормозил мороз ход затвора. Только несколько кадров вышли удачными. На них главное – окутанные морозным куржаком лица бамовцев. Героические парни: металл скукоживался, а они, исполняя данное слово, укладывали звено за звеном и еще находили в себе силы шутить.

Я Сибирь ни на что не променяю

Высоко оценив работу своего собственного корреспондента, руководство ТАСС предложило ему перебраться поближе к Москве, в Приволжье. Даже организовало ознакомительную поездку по великой русской реке. Настоящее турне: Куйбышев, Ульяновск, Саратов…

– Красиво, спору нет, но чем дальше мы плыли, тем все больше угасал мой энтузиазм. Придешь на пляж, там объявление: закрыт, какие-то бациллы обнаружены. Нацелишься воды попить, опять же запрет: опасно, микробы. А заводы? Это не заводы, а сплошные закрытые ящики. Туда нельзя, сюда нельзя… Здесь тайна, там секрет… А что можно снимать? А вот цех по изготовлению мясорубок. Посмотрел я на эти микробы, бациллы и мясорубки – и отказался. Душно мне стало. Затосковал я по хрустальным водам Байкала, по сибирским просторам, по гостеприимству наших людей… Хоть я и родился в Москве, давно уже числю себя сибиряком. Для меня это самое высокое звание.