Сергей Бирюков: Поэзия – поисковый инструмент человечества
Одним из самых интересных событий XII Международного фестиваля поэзии на Байкале стал вечер саунд-поэзии в галерее «Революция». Поэт, литературовед и исследователь русского авангарда Сергей Бирюков выступил здесь вместе с бывшим иркутским, а ныне красноярским поэтом и художником Александром Суриковым. Своим необычным творчеством и манерой чтения они буквально взорвали зал, заставив почувствовать себя на выступлении футуристов серебряного века.
О том, что такое саунд-поэзия и чем современный авангард отличается от исторического, Сергей Бирюков рассказал газете «Областная».
– Сергей Евгеньевич, ваши впечатления от фестиваля?
– Я нахожу, что все прекрасно организовано: вышел замечательный альманах, прошли очень интересные яркие и разнообразные мероприятия, и я рад, что мне удалось приехать в Иркутск. Это стоило сделать, например, ради совершенно фантастической встречи с Александром Суриковым, с которым мы были знакомы заочно очень давно, долго переписывались, а потом потеряли контакт. И встретились в таком акустически интересном месте, как галерея «Революция». Я считаю, что организаторы фестиваля – Светлана Михеева, Андрей Сизых, Артем Морс и все, кто участвует в этом процессе, делают совершенно замечательное дело. И прекрасно, что они находят поддержку в областных структурах.
–Что, по-вашему, заставляет поэзию звучать?
– В русском авангарде было такое направление, которое я называю музыкально-поэтическими теориями. Несколько авторов выдвинули и обосновали идею, что поэзия – это звучащая материя. Например, Александр Квятковский – автор уникального «Поэтического словаря», прямо утверждал, что поэт – это создатель поэтической музыки. Александр Туфанов, называвший себя Велимиром II, считал, что поэты станут композиторами фонической музыки. Эти идеи всерьез обсуждались в 20-е годы прошлого века, но затем были надолго забыты, в 1980–1990-е годы я обратился к этим исследованиям, провел комплексный анализ и издал книгу под названием «Теория и практика русского поэтического авангарда». Работа была признана на высоком академическом уровне и вошла в огромный том «Семиотика и авангард» под редакцией академика Юрия Сергеевича Степанова. На мой взгляд, вне звучания поэзия многое теряет.
– Насколько устанавливается у вас контакт с местной публикой?
– Мне кажется, такой контакт есть. Например, вместе с моими друзьями Владимиром Алейниковым и Петром Чейгиным выступали на филологическом факультете Иркутского государственного университета. Встреча была заявлена как лекция, но на самом деле это была лекция-концерт, где мы читали стихи. И я видел заинтересованность аудитории, увлеченность, и у нас был полный контакт. Я нахожу, что иркутская публика очень внимательна ко всему новому и готова это новое постигать.
– Тема фестиваля – авангард, который воспринимается как нечто нетрадиционное, прогрессивное, но не так давно мы отмечали уже 100-летие русского авангарда. Насколько сегодня жизнеспособно это направление в искусстве?
– Столетие авангарда длится, и мы начали его отмечать с 2008 года. Я специально делал целый ряд посвященных этой дате мероприятий в разных странах. И 2013 год – пиковый для исторического русского авангарда, когда произошло много событий, к примеру, знаменитое турне кубофутуристов по России. Неоавангард, который я называю внеисторическим, возник много позднее, и он продолжается сегодня.
Так что авангард – это эпохальное течение, которое, как барокко, классицизм и романтизм, не исчезает и оказывает влияние на все искусство XX– XXI веков.
Например, был «Черный квадрат» Малевича, и сейчас мы видим массу цитат из его творчества. Или русские футуристы Наталья Гончарова и Михаил Ларионов раскрашивали лица, и это было шоком, но сейчас этим никого не удивишь – есть даже такое направление как бодиарт.
– Насколько многочисленно движение неоавангарда в поэзии?
– Я не могу сказать, что сейчас это многочисленное движение, но оно и в начале XX века не было таковым, футуристов было человек десять, но, что интересно, они вызывали бешеный интерес у журналистов. Почти все газеты писали о них, кто-то их принимал, кто-то называл сумасшедшими. Сейчас вышел двухтомник историка русского авангарда Андрея Крусанова, и там достаточно много цитат из газет того времени.
Сейчас русские авангардисты есть в разных городах России и за рубежом, я поддерживаю отношения со многими. Например, у меня есть интернациональная группа, которая называется «Дастругистенда», куда входят два фламандских поэта, англичанин, эстонец и русский. И мы стараемся каждый год в какой-то стране выступать и представлять эту авангардную сторону поэзии. Есть интернет-журнал «Другое полушарие», который я редактирую с моим другом и коллегой Евгением Харитоновым. Он охватывает различные эксперименты в этой области, в частности комбинаторную, визуальную и звуковую поэзию. Скоро выйдет очередной номер.
– А что такое Академия зауми, которую вы открыли в Тамбове?
– Заумь – это заумная поэзия, которая была открыта русскими футуристами Хлебниковым и Крученых. Поэтические произведения, написанное на зауми, на мой взгляд, выявляют генетическую подоснову русского языка и национальной ментальности, как дадаизм в Германии. Это, действительно, национальное явление, переходящее в интернациональное. Поэтому и возникла идея академизировать заумь.
– И чем вы занимаетесь в этой академии?
– Прежде всего, мне хотелось объединить авторов, которые работают в авангардном направлении, а также исследователей. Я списался с рядом российских и зарубежных авторов и в 2007 году мы выпустили альманах Международной академии зауми. Тогда же была придумана награда имени отца русского футуризма Давида Бурлюка, которая вручается выдающимся авторам и исследователям авангардного направления в разных странах. К моему удивлению, она даже появилась в списке Международных литературных премий, который включает Нобелевскую. Кстати, мне очень приятно быть в городе, через который проезжал Давид Бурлюк, его, правда, здесь освистали. Но я был в Иркутском художественном музее, и здесь есть две гениальные работы Бурлюка – «Деревенский пейзаж» и «Потрет дядюшки». Последняя, на мой взгляд, посильнее, чем похожие работы Пикассо.
– Скажите, как вам удается совмещать теоретическую деятельность с поэтической?
– Теорию с практикой всегда очень сложно соединять, хотя такие примеры есть в русской поэзии, например, Михаил Ломоносов, Александр Блок, Сергей Есенин, Иннокентий Анненский, Осип Мандельштам, Велимир Хлебников и другие. Когда мой друг и учитель профессор Руделев из Тамбова приглашал меня на кафедру, я долго сопротивлялся, поскольку считал, что это убьет во мне поэзию. Но когда я стал преподавать общее языкознание и другие предметы лингвистического цикла, мне, напротив, это очень помогло – через повторение пройденного я нашел выход к новым формам поэзии.
– Что, на ваш взгляд, такое поэзия, в чем ее функция?
– Поэзия – это поисковый инструмент человечества, она дана нам для открытия нового. В чувствах, философских размышлениях, в приятии или отвержении каких-то явлений.
– Как вы сами пришли в поэзию?
– Стихи возникают зачастую от совершенно мимолетных причин. Если это случилось, а ты занят чем-то и упустил мгновение, они уходят безвозвратно. В какой-то момент я ощутил, что умею улавливать эти «послания» и записывать их. Если это удается, у меня возникает чувство, что я делаю нечто важное для себя и, возможно, для кого-то еще.
