Петр Чейгин: Авангард вырастает на почве андеграунда
Петра Чейгина называют одним из самых ярких поэтов Санкт-Петербурга, а его стихи – неким звуковым шифром, где закодированы глубинные исследования мироздания. Не удивительно, что его приезд на Международный фестиваль поэзии на Байкале стал событием, тем более что это первый поэтический форум, который он посетил в своей жизни. О легендарной ленинградской богеме 1960-х и своем понимании поэзии он рассказал газете «Областная».
– Петр Николаевич, вы впервые на фестивале. Почему не бываете на поэтических форумах?
– Я не бываю на форумах, ибо они – суета. И потом мы в Ленинграде всегда жили келейно. В питерскую богему 60 – 70-х годов мало кого пускали со стороны. Для этого человек должен был обладать талантом, как, например, Сережа Курехин, с которым мы дружили. Мы узнавали друг друга по глазам, а потом просто не могли расстаться. Нас буквально носили на руках, потому что поэтов в то время очень любили.
– Мы – это кто?
– Это моя компания тех лет, из которой мало кто уцелел. В ней мой ближайший приятель Боря Куприянов – любимый ученик Татьяны Григорьевны Гнедич, жительницы Царского села, которая в тюрьме по памяти перевела «Дон Жуана» Байрона. Сейчас он протоиерей, настоятель церкви во имя Казанской иконы Божией Матери… Кстати, когда я на филологическом факультете ИГУ спросил студентов, кого вы знаете из питерских поэтов, они назвали Кривулина, Шварц и Драгомощенко. Потом сказали, что я буду четвертым. Ради этого стоило приехать в Иркутск. Еще в нашем кругу были Олег Охапкин, Виктор Ширали. Просто одних знают больше, а других, например, прекрасного поэта Александра Миронова, который умер в один год с Еленой Шварц, меньше. Наш предводитель тех лет Константин Кузьминский уехал в 1976 году за границу, где издал девять томов «Голубой лагуны», в которой есть вся питерская, московская и поэзия окраин. Кто-то уехал, кто-то умер, мое поколение почти истреблено.
– Как вы сами попали в этот богемный круг?
– Я рос тихим мальчиком под «бабушкиным прутиком», в шесть лет меня привезли из деревни в Ленинград и определили в школу. В 16 начал писать рассказы, затем стихи. В школе был литературный журнал, где печатали мои произведения. Потом меня отправили во Дворец пионеров им. Жданова в литературный клуб «Дерзание» – достаточно свободный, откуда вышли довольно сносные поэты и странные люди. А в 1969 году при Союзе писателей в Ленинграде образовалось центральное литобъединение. Очевидно, тогда в Союзе иссяк запас поэтов, и нас готовили как смену, но потом все накрылось медным тазиком. В Москве это произошло раньше, но они возмущались, а мы сидели тихо. Знаете, как звучала одна из претензий властей? Якобы мы не соответствуем своим стихам, и нас печатают за границей. И мы не стали членами Союза писателей, которым в то время давали квартиры и издавали книги. Но товарищество сохранялось до 80-х, а потом Кривулин поехал в Москву, и там его испортили. Он вернулся с кличем продавать стихи за доллары, попал под пагубное влияние Пригова. И стал собирать вокруг себя людей, аккуратно ставя себя на «пьедестал».
– Почему и на какой период вы перестали писать стихи?
– Ровно в 37 лет я оставил сочинительство, потому что нужно было спасать семью. В те годы, начиная с 1987-го, было очень трудно жить, даже в Ленинграде. В 1997-м стихи ко мне вернулись – ощущение было болезненным, они были обижены. И, как сказал Кузьминский, стихи пошли с того же уровня, на котором я остановился в 1985-м. А сейчас я нахожусь в том состоянии, которое точно описал Тициан Табидзе: «Не я пишу стихи, они как повесть пишут меня, а жизни ход сопровождает их». Иногда это происходит против моей воли. И не думайте, что я нахожусь в состоянии измененного сознания. Алкоголем я не пользуюсь уже 27 лет и не курю лет 18. Но некоторые спрашивают: как же нужно пить, чтобы писать такие стихи? Как сказал Гете, есть «вещи, о которых люди не стали бы говорить, если бы знали, о чем идет речь».
– Что побудило вас вновь взяться за перо?
– Я полагаю, что моим словам стало плохо без меня. Слова бывают недовольны, что я их не так выписал, поставил, но в итоге все образуется, ведь я знаю, что бы ни случилось, то, что мне нужно приписать к моей книге стихов, я обязательно сделаю. Ведь мой срок уже давно отмерен, как и у любого человека, и то, что должен, я исполню.
– Зачем, на ваш взгляд, в мире существует поэзия?
– Стихи – это мечта и молитва. Так у отца Бориса Куприянова книга называется, которую он не издал пока. Я порой навещаю его в храме поселка Александровская. Он признается: я хочу писать, но не могу. А я думаю, каждая его проповедь – это стихотворение. Ведь в ней он отдает всего себя, как раньше делал это в стихах.
Мне кажется, что все связано друг с другом: земля, вода, деревья, небеса, люди. Это ясно, это прописи. Каждому из нас предназначено свое, и если мы начнем от этого отказываться, то кара будет незамедлительна, вплоть до полного разрушения.
Думаю, стихи нужны, чтобы Создатель видел: не так все плохо в мире, который он сотворил. А еще они нужны людям, ведь многие мне прямо говорили, что мои стихи помогли им в жизни, подействовали как лекарство.
А вообще я рад, что мы с поэтом Владимиром Алейниковым просто живы. Значит, нас кто-то вел и оберегал… И, как бы там ни было, писать стихи – прекрасное занятие, только нужно довериться себе. Хотя сейчас многие пытаются писать, но это уже не поэзия, а имитация.
– Зачем они это делают?
– Наверное, чтобы удовлетворить свои амбиции, в лучшем случае – выбраться из запустения своего «я».
– Почему ваши книги долго не издавались?
– Я никогда не думал о печати своих книг и не огорчаюсь, что моя первая книжка вышла, когда мне было 60 лет. Я просто писал и не думал о читателе, зная, что он у меня есть еще с 60-х.
– Как же ваши стихи попадали к читателю?
– Сначала через самиздат. С 1992 года меня печатали в журналах, в частности в «Звезде». В 2007-м у меня вышла первая книга. Потом еще три. Да, я не очень гнался за книгами, потому что мне нужно было вспомнить себя, узнать свои цвета.
– Скажите, насколько сегодня актуально такое понятие как андеграунд?
– Оно актуально во все времена, потому что всегда есть 17-летние люди, занятые поисками себя. Они будут это делать, а им в ответ будут показывать «фигу». Они уйдут в подполье и там продолжат начатое. Потом на почве андеграунда вырастет авангард. В итоге все мы – почва, на которой появляются новые ростки.
