Николай Савельев: Мое место работы – археологическое пространство Сибири
Практически 99% народов мира не имеют своей письменной истории. Единственная возможность обрести ее, точнее, попытаться реконструировать – провести археологические раскопки. Задача весьма благородная.
И тем ни менее общественное сознание взирает на археологию скорее как на забаву, чем на науку. Может быть, поэтому чистых археологов не готовит ни один университет России. А те, кто ею все-таки занимается, имеют дипломы историков. Почему их зачислили в гуманитарное сообщество? Этого Николай Александрович Савельев, заведующий лабораторией палеоэкологии и эволюции человека Иркутского госуниверситета, так и не сумел понять за свою почти полувековую жизнь в археологии.
– Мы больше естественники, чем гуманитарии. Нам важнее знания геологии, антропологии, зоологии, биологии, чем политическая подоплека конфликтов на Ближнем Востоке. И приходится потом эти знания собирать по горсточке.
– А как на Западе обстоит дело с подготовкой археологов?
– Археологических факультетов у них тоже нет, зато есть антропологические, очень популярные среди молодежи. Студентам преподают психологию, первобытную археологию, этнологию, зоологию, генетику, то есть те естественнонаучные дисциплины, которые им пригодятся в будущей работе. Они выходят из университетов более подготовленными, уступая нашим ребятам, может, только в культурном развитии.
– Как это вы сумели провести сравнительный анализ?
– Мы уже лет десять сотрудничаем с университетом Альберта (город Эдмонтон). И это сотрудничество, между прочим, нас здорово выручило, когда в наше сложное время прекратилось финансирование археологии. Канадцы, получая американские гранты, привозили к нам своих студентов, я присоединялся к ним со своими, и мы проводили совместные раскопки, в основном на Байкале и южном Прибайкалье. Так что возможности для сравнения были большие.
– Почему канадцев потянуло в Сибирь? Разве им не интересна своя история?
– В Канаде местной археологией занимаются, как правило, музеи. В каждом городе есть центры культурного наследия. И у них постоянные трения с аборигенами. Индейцы решительно настроены против раскопок, мол, не нарушайте покой наших предков. Дело нередко доходит до судов. А профессора кафедры антропологии предпочитают копать где-нибудь в Африке или Китае. Там более спокойно и престижно. Сейчас вот Европу оседлали, палеолитом занимаются. И Сибирь, как видите, не обходят стороной.
– А кроме канадцев к нам кто-то еще заглядывает?
– Японцы. Из университета Хоккайдо. Это в Саппоро. По сути наша Российско-канадская байкальская экспедиция трансформировалась сейчас в Российско-канадско-японскую.
– А что японцев привлекает?
– Этногенез. Археология ведь давно уже стала не только инструментом истории, но и политики. Японская археология не один год занимается выяснением территории своего происхождения. В ходу теория, что их прародина находится на берегах Байкала. Мы, мол, ушли потом на восток, а наши братья буряты здесь остались. Вот они и ищут доказательства. Сами понимаете: в случае удачи можно выдвигать какие-то территориальные притязания. Между прочим, они не одиноки в своих желаниях: корейцы в последнее время тоже пытаются связать свою родословную с Байкалом.
– Одно время очень широко обсуждалась гипотеза, что из Сибири пришли и американские индейцы. Откуда она пошла, имеет ли под собой почву?
– Когда наш знаменитый земляк Михаил Михайлович Герасимов сумел по черепу реконструировать лицо неолитического человека, то обнаружилось, что его лицевая часть совпадает по абрису с американскими индейцами. Вот и возникло предположение, что когда ледники отошли и появились проходы между материками, часть сибирского этноса перешла отсюда туда. Гипотеза приятная, всех устраивает, никто не возражает и не оспаривает.
– А какова зона интересов иркутских археологов?
– Она обширна. От Канска до Лены и Витима. Есть очень интересные районы. Особенно по Ангаре, в зоне затопления Богучанской ГЭС. Мы там еще лет 40 назад начали вести раскопки и подняли очень много железных предметов. И это понятно. Там же сплошные месторождения железной руды, она прямо на поверхность выходит. Наши предки такой металл научились выплавлять, что, по утверждению химиков, проведших анализ, он не уступает знаменитому булату.
– Нынче там работы продолжатся?
– Могли бы и продолжиться, ведь затопление постепенно идет, год-два в запасе еще были, но правительственным решением финансирование археологических работ прекращено. И огромное количество памятников археологии, вся эта обширная летопись древней истории уйдет под воду. Наверное, посчитали, что она там лучше сохранится. Хотя вода – разрушитель, а не хранитель. Пришлось переключаться с Богучанки на Чуну.
– А что там интересного на Чуне?
– Обычное археологическое обследование территории, отводимой под нефтепроводы. Так сказать, подрядные работы. Для науки они малопродуктивны, это лишь способ зарабатывания денег. Деньги, которые мы там зарабатываем, идут на научные исследования на тех объектах, которые нас интересуют. Правда, в последнее время с подрядами становится сложнее, нас все больше теснит так называемая частная археология.
– Как это, частная? Разве может быть такое?
– Очень даже может. Достаточно получить лицензию в виде открытого листа на проведение археологических работ, а получить ее в наши дни несложно, и получаешь право выдавать разрешение на строительство. А без такого разрешения ни одного дома не поставишь. Вот и становятся строительные фирмы в очередь. Как правило, обследование поверхностное, никаких особых ценностей не находят, лишь тянут деньги со строителей. Вред они наносят не меньший, чем черные археологи.
– Вы имеете в виду кладоискателей?
– Скорее разбойников, выхватывающих из захоронений самое ценное. Нам, например, до последнего времени запрещали пользоваться миноискателями. Во-первых, техника военная, а во-вторых, это лишь поверхностный поиск, несовместимый с научным. А у черных археологов это главный инструмент, с помощью которого они извлекли из могил все металлическое. И бронзовые ножи, и железные мечи…
– И находят покупателей?
– Отбоя нет. Особенно от иностранцев. Но главный их вред – разрушение исторического облика погребения. Нам ведь важно не количество вещей в нем, а сам контекст: как скелет уложен, в каком порядке предметы размещались, какие обрядовые действия производились. Все это сфотографировать, зарисовать, описать… Они же, выхватив детали, уничтожают этот контекст.
– А какой исторический период вы предпочитаете?
– Я занимаюсь древними культурами, начиная с 12 тысяч лет, то есть от мезолита – среднекаменного века – и до раннего железного века.
– Насколько глубоко лежат эти древние культуры?
– По-разному. В зависимости от того, как поработает природа. Однажды самый нижний уровень обнаружили в речных отложениях на глубине 12 метров, возрастом 10 тысяч лет. Между прочим, реки для археологов – первые помощники. Они как ножами режут землю, открывая археологам этажи цивилизации. Лучше всего, когда эти этажи отделяются друг от друга пустыми прослойками. Для науки это просто подарок.
– Что заставляет лезть в такую глубину веков?
– Желание найти точку отсчета современных народов. Ведь по Сибири прошла масса этносов, разобраться, кто шел за кем, очень сложно. Низовья Ангары – территория, на которой встречалось два мира. С одной стороны, там до сих пор проживают представители угро-финского населения, пришедшего некогда с запада, а с другой – тунгусы или эвенки. Их происхождение и поныне остается загадкой. Материальной культуры сохранилось очень мало, а погребения появились лишь восемь тысяч лет назад.
– Погребения дают основной материал для исследования?
– У археологов существует разделение. Одни копают могильники, другие – поселения. Поселения – это, честно говоря, мусорные остатки, выброшенные или забытые человеком. А погребальный обряд очень сложный. С идеологическими, мировоззренческими, религиозными представлениями.
– Вы что предпочитаете?
– То и другое. Хотя более объективную картину дают, конечно, поселения. Можно восстановить сценарии палеоэкологии, природную среду, ее изменения. А погребения очень сложно расшифровать. Мы не наблюдаем внешнего воздействия, видим только конечный продукт. А тризна, а поминки, а предварительные действия, описанные этнографами у более поздних сибирских народов. Это недоступно. Восстановить мировоззренческую картинку очень сложно. Археология может говорить с уверенностью о развитии орудий труда. Поэтому и называется история материальной культуры человечества. Можем более-менее реконструировать хозяйственную деятельность. Все остальное – игра ума (смеется).
В заключение нашего разговора хочется от всей души поздравить всех археологов с наступающим профессиональным праздником. Пожелать огромных творческих успехов! А главное – новых выдающихся находок и открытий!
