Василий Козлов: Я бы рад не писать стихов, но они сами падают откуда-то с неба
Василий Козлов не только сам с юных лет пишет стихи, но, будучи более 25 лет редактором альманаха «Сибирь», давал, как раньше любили говорить, путевку в жизнь (литературную, естественно) многим молодым талантам.
Он и по сей день руководит секций поэзии Иркутского отделения Союза писателей России, то есть занимается прежним делом. И сегодня, в День поэзии, ему, как нам показалось, сподручнее всего обозреть местный поэтический пейзаж.
– Начнем с количества. Ширятся поэтические ряды или интерес к стихосложению угасает?
– Интерес-то не угасает, он никогда не угаснет. Тяга к стихотворчеству у нас распространена как ни в одном народе. Я бы сказал, что по числу поэтов на душу населения мы даже превзошли прежние советские времена. Вопрос в качестве. В смутные перестроечные времена требовательность к качеству упала, и в писательский союз мы напринимали людей, которые толком рифмовать-то не умеют. Несколько удачных стихотворений – и он в союзе. Так не должно быть. В профессиональный союз надо принимать профессионалов. В советское время вся иркутская писательская организация насчитывала примерно 30 человек. И поэтов, и прозаиков. Для нашего города, я считаю, это было достаточное количество.
– И попасть туда, я думаю, было не легче, чем пролезть верблюду в угольное ушко.
– Действительно, попасть в литературную элиту было непросто. Крутили, вертели человека со всех сторон. Даже с моральной. Если замечали червоточину – не спеши, подожди в очереди. А уж о профессиональной стороне и говорить нечего. Каждый член Союза писателей, независимо, поэт ты или прозаик, мог оценить художественное произведение, написать рецензию, статью, очерк или рассказ на добротном профессиональном уровне, с фабулой, героями, характерами… Помните, как Пушкин подписывался – Пушкин, литератор. То есть человек, который способен и стихи слагать, и прозу сочинить, и историей России заниматься как профессиональный историк.
– Вы считаете, ныне литераторы пушкинского толка выводятся?
– Да считайте, уже вывелись. Сейчас редко кто может толковую рецензию написать. Зато гонору хоть отбавляй. Всяк мнит себя гением. Один автор мне говорит: я написал рассказ в 15 раз лучше Распутина. Я говорю: а ты точно подсчитал, может не в 15, а в 16 раз или в 18 с половиной. Хорошо, что иронию оценил, значит, не все потеряно. Что обидно – творческая атмосфера ушла. Раньше по средам были писательские чтения. Приносили стихи, рассказы, горячо, заинтересованно обсуждали. Могли разругать в пух и прах. И это принималось нормально, без обид. Это и есть творческая атмосфера. А сегодня одна цель – книгу издать.
– Но ведь и прежде мечтали издаться.
– Прежде издавало государство. Требовался определенный уровень, чтобы пройти отборочное сито – рецензирование, редактирование… А сейчас один редактор – деньги. Можешь хоть каждый день выпускать по книге. Недавно пришел ко мне печник, хочу, говорит, в ваш союз вступить. У него уже несколько книг вышло. Правда, назвать их книгами я бы не рискнул. Ни титульного листа, ни выходных данных. Открываешь – и сразу стихи посыпались. Сплошная самодеятельность
– А как сами стихи?
– Весьма любительские. Он еще работает в редком жанре – пишет басни. Я считаю, что кое-какие из них можно напечатать в журнале «Сибирь». Надо сказать, что народ наш разносторонне талантлив, я бы даже сказал – широко талантлив.
– Кстати, о жанрах: какие из них сейчас в почете: поэмы, сонеты..?
– Жанры остались прежние. И поэм предостаточно, а уж написать венок сонетов – это каждый считает своим долгом. Вроде как сдача экзамена на звание поэта, этакая верительная грамота. Пусть после этого кто-нибудь скажет, что я не стихотворец. У меня была даже мысль написать венок антисонетов. Сказать, что поэзия не в технике заключена. Ею, в принципе, каждый может овладеть.
– А в чем, по-вашему, сокрыто таинство поэзии?
– Первое свойство: автор должен присутствовать в стихах, иметь свой голос, петь по-свойски, пусть даже как лягушка. Духовный мир всякого человека индивидуален, неповторим. Если я ощущаю его, я на это откликаюсь. А сейчас рифмуют на все темы: от хоккея до политики. Есть такое исчезающее понятие, как вдохновение. Даже Александр Сергеевич, который в альбомы дамам экспромтом вписывал блестящие строчки, уезжая в Михайловское, пишет жене: если не распишусь – вернусь через три дня, а если распишусь – вернусь через месяц. А что такое распишусь? Я думаю, это и есть вдохновение.
– Как вы его ощущаете на себе?
– Толчком для написания стихотворения может быть что угодно. Могу на день рождения набросать какие-то вирши, но это ремесло. А вдохновение… Идешь по улице, и вдруг – приходит строка. Ниоткуда, ни с чего. Не ты ее придумал, а она сама придумалась. Не зря же говорят: Божий дар. Откуда-то свыше сваливается. А эта строка уже тянет за собой продолжение. Ты настраиваешься на эту строку, как певец на камертон. И все это помимо твоей воли происходит. Я, как правило, вышагиваю свои стихи.
– Кажется, Георгий Иванов вспоминал, что Мандельштам таким же вот манером сочинял: бродил по коктебельскому пляжу и бормотал.
– Да разве он один. Возьмите Маяковского. У него была конторка, он ходил по комнате, ловил свой знаменитый ритм. Запишет, опять ходит. Я могу на ходу сложить стихотворение в уме, прийти домой и записать его. Или забыть. Я бы, честно говоря, и рад не писать стихов, но они сами, непрошенные приходят. И мне жалко отрекаться от них. Да и вроде бы расточительно.
– Кто-то вас удивил в последние годы?
– Удивить не удивил, но заинтересовал. Это, в первую очередь, Вадим Ярцев. Уже немолодой поэт, к сожалению, он недавно ушел из жизни. Я успел напечатать в «Сибири» его подборку стихов, которые кто-то из его поклонников привез из Усть-Кута, где он жил. Я почитал – там действительно билось тревожное сердце. Все беды времени, но без плакатности, а в духовной напряженности. Очень емкие, сжатые строчки.
– Раньше, помнится, была конференция «Молодость, творчество, современность». Она приносила какие-то открытия?
– И не одно. Таким открытием в свое время стал ангарчанин Василий Попов. Он был юристом, но рвался в Литинститут. Я его отговаривал. Убеждал, что хлеб профессиональног
– Тяга к поэзии кого больше одолевает: мужскую или женскую половину?
– Раньше женщин было поменьше. Как говорил Антон Павлович Чехов молодой поэтессе: с родами это все проходит. В этой шутке, как и во всякой, есть доля истины. Мне очень нравится Наталья Камышева. Она уже две книги стихов выпустила. Есть в ней самобытность, умение сказать так, что берет за живое. Не знаю как у других, а у меня есть свой критерий оценки. Если, прочитав рассказ или стихотворение, понимаю, что такое и я могу написать, они уже не представляют для меня интереса. Нет в них чего-то живого, волнующего. А вот если чувствую: такое не могу сотворить – это да, это уже дар. Надо его только из рук не выпустить. Мне не единожды за мою редакторскую службу встречались люди, которые начинали прекрасно, читаешь и восхищаешься – чудо. А дальше лишь эксплуатировали найденное, перепевая самих себя.
– Но кому-то же удавалось преодолеть земное притяжение и подняться ввысь?
– Если говорить об иркутской и, может быть, о сибирской поэзии, то это Ростислав Филиппов. Начинал он без блеска, как газетчик, способный зарифмовать даже футбольный репортаж, а последние его стихи и книги – это вершинные достижения. Я лично ставлю его в один ряд с лучшими русскими поэтами XX века: Юрием Кузнецовым, Алексеем Прасоловым, Николаем Рубцовым, Анатолием Передреевым… Никого другого из местных поэтов не могу в этот ряд поставить.
– А вообще-то поэзия пользуется спросом на сегодняшнем книжном рынке?
– Весьма скромным. Я помню, моя первая книжка вышла в бригаде, была такая издательская форма, когда несколько отдельных книжек под одной обложкой. Тираж, по нынешним временам, фантастический – 10 тысяч экземпляров. Через месяц ее в Иркутске было не достать, уходила, как теперь говорят, влет. Лишь в отдаленных районах, где интереса, естественно, к поэзии поменьше, еще можно было найти на прилавках. А сегодня автор выпускает тысячу, и она расходится годами. Нет прежнего интереса, нет прежнего читателя.
– Вы, я слышал, тоже готовите книгу. Какая она будет по счету?
– Четвертая. Собрал, что написано за последнее время. Немного старого. Да эта эпопея с книгой тянется уже много лет. Одно время даже спонсоры нашлись, дали деньги на издание. Но тогда как раз «Сибирь» испытывала трудности, все деньги пришлось истратить на журнал. Не знаю, выйдет на сей раз книга или нет, но мне это, честно сказать, неважно. Я в последнее время не горю желанием непременно издаться. У меня всегда есть пяток моих стихотворений, которые мне не перестают нравиться. Так сказать, личный золотой запас. Одни выпадают из этой обоймы, входят другие.
– Можно что-нибудь из этого запаса.
– Ну, давайте вот это, недавнее.
Застольный разговор
Альберту Гурулеву
– А что, может, выпьем? – Спросил ты с улыбкой, а мне не хотелось.
Но часто, о други, подводит меня мягкотелость,
И ты ненароком добил меня доводом веским:
– Писателей, глянь, расплодилось, а выпить-то не с кем.
Не в смысле того, что им трезвость внушила уроки,
Душевности нет в разговоре, всё распри да склоки…
И так покатилась по камушкам наша беседа.
Чего не хватило, пришлось занимать у соседа.
Крутили, мутили остатние воды колодца.
А что остаётся? А то, что от нас остается…
Нет с нами давно Ростислава, Бориса и Глеба…
Когда-то и нам распахнётся любимое небо.
Там млечные реки, там райские кущи. И много чего там…
Но мало чего там по нашим делам и по нашим заботам.
Не надо мне рая, не надо мне чуда на блюде,
Но хочется верить, что были мы всё ж не последние люди.
Да хочется верить, – за наши грехи и за наши писанья,
Быть может, не смертное ждёт нас с тобой наказанье,
И где-то в медвежьем углу необъятного неба,
Мы встретим с тобой Ростислава, Бориса и Глеба.
И пусть не нальют нам за здравие даже компота,
Мне встретиться с ними, хотя б на мгновенье охота.
Глеб выйдет навстречу в своей допотопной тельняшке.
Не сможет забыть он свои молодые замашки.
Шагнет Ростислав ироничный устало навстречу:
– Тут ходит такой анекдот про Ивана Предтечу…
Борису и в жизни была не знакома бравада –
Затеплится свет невечерний cмиренного взгляда.
…Всё будет не так, но хотелось бы верить, что – будет…
А жизнь и без нас не убудет. Ты прав, не убудет…
