Рядовой строитель БАМа

С Михаилом Калашниковым мы были знакомы 26 лет. Раньше я знал, что более идейного комсомольца среди моих знакомых нет. В самом начале БАМа он понял его призыв как перст судьбы и сделал все, чтобы из приморского Севастополя поехать на эту сибирскую стройку.

Улькан. Начало

В обком он явился в очень экзотическом обличии, почти как Владимир Ленский – «кудри черные до плеч». При этом серьга в ухе. Такого «строителя коммунизма» сразу хотели выставить за дверь. Но он оказался настырным – постричься надо – постригусь, серьга из уха вынимается легко, правда, потом так же быстро вставляется, (да и волосы отрастают). Добился своего – оказался среди пятидесяти молодых крымчан, которых отобрали из 2500 желающих. На трассе не потерялся – пробился в первый десант на Улькан, поселок, которому суждено было стать одним из самых знаменитых на западном участке БАМа. Здесь понимали, что молодым людям надо не только работать, но и как следует отдыхать. Потому на Улькане в первый же год появился летний кинотеатр «Славутич», танцплощадка «Крымчанка», места для занятий спортом.

Наверное, еще и потому, что в Улькане были хорошие руководители – строительно-монтажный поезд № 571 возглавляли молодые инженеры, два Анатолия, Фролов и Машуров. Под стать им подобрался и комсорг – Валентин Ураков был мощным, энергичным парнем, без его участия в поезде не решался ни один серьезный вопрос.

Так что, Михаил попал в коллектив, который полностью соответствовал его характеру и темпераменту. Работал он в бригаде Ивана Лиходеда, монтировали искусственные сооружения, в основном водопропускные трубы. Бригада была негромкая, но крепкая, дружная, в полном смысле интернациональная – в ней кроме русских были украинцы, азербайджанцы, два венгра из Закарпатья и даже один тат. С ним, с горским евреем Шальми Пинхасовым, Миша сдружился – уж очень они подходили друг другу по характеру, по романтическим устремлениям. Шурик-Дагестанец, как его звали в бригаде, был красавцем, прекрасно пел, играл на гитаре. Тем тяжелее было Мише перенести трагическую гибель друга.

…Я наблюдал Михаила Калашникова на Куанде, где сошлись рельсы всего БАМа, он стоял среди небольшой кучки своих товарищей, сжимая в руках древко знамени Крымского отряда.

Человек со знаменем

Про это знамя надо сказать особо. Естественно, что отряд имел свое знамя, как, наверное, и другие. Но про другие я как-то ничего не знаю, а про крымское благодаря именно судьбе Миши известно многое. Когда-то крымчане решили (думаю, это была идея Калашникова – он любил придумывать красивые знаковые ритуалы) – хранить отрядную реликвию будет тот, кто дальше всех уйдет по трассе. Миша дошел до Янчукана, дальше, видимо, никого из крымчан не было. И знамя все время было с ним – в вагончике, в «сборно-щелевом» бараке. Когда однажды случился пожар, Калашников, прежде всего, кинулся спасать именно знамя, весь его скудный скарб при этом сгорел.

Когда пришло время, он сдал этот бесконечно дорогой для него кусок ткани в севастопольский музей. Там он, надеюсь, и хранится.

Своего первенца Михаил назвал Павлом. Догадываетесь, в честь кого? Конечно, в честь Павла Корчагина. Да только не суждено было Павке расти рядом с отцом. Первая жена покинула Мишу, забрав сына. Сказала примерно так: «Ты дурак, комсомолец, тебе же ничего в жизни не надо. У других давно машины, ковры, мебель, а ты носишься со своим знаменем, и рад». И укатила в Крым, где и сейчас живет. В квартире, которую ей отдал Михаил.

Уже живя в Северобайкальске, постоянно наезжал в свой любимый Улькан. Здесь остались его друзья – Владимир Онищенко, Александр Голуб, Николай Тымуш… А однажды приехал с идеей: создать общественную организацию под названием «Союз братства первопроходцев БАМа». Ульканцы его охотно поддержали, и дело сладилось. Союз братства живет и сейчас.

Натура деятельная, он не мог и часу просидеть сложа руки. Как-то раз он приехал, когда мы с женой были на даче. Зашли – и застыли на пороге – Калашников, засучив рукава … мыл полы в нашей квартире. «Ты чего, Миша?» – оторопел я, стоя на пороге. «Да понимаешь, – ответил он, разгибаясь и не выпуская из рук тряпку, – надоело сидеть без дела. Посмотрел – чего-то полы несвежие. Дай, думаю, помою. А то Светлана после дачи устанет. А тут полы надо мыть…» Признаться, это был единственный случай, когда друг озаботился чистотой моей квартиры. Но это же Калашников!

В 2009 году, когда праздновалось 35-летие с начала стройки, Михаил вернулся из Москвы с несколькими десятками профессионально изготовленных медалей, посвященных этому событию. Он даже пытался добиться, чтобы этому знаку придали статус государственно награды, но что-то не сладилось. Эту медаль он собственноручно вручал тем, кого считал достойными такой награды. Удостоился и я, чем очень горжусь.

Мы с режиссером Тэофилем Коржановским сняли о нем фильм, который назывался «Дойдем до Амура». В конце ленты спросили его – не обидно, что он всегда был как бы в стороне от самой громкой работы – от укладки рельсов? Миша ответил, что он очень хотел работать в бригаде Александра Бондаря, но не из-за славы, а потому что чувствовал, что парни из этой бригады близки ему по духу. Но не случилось. «Это всегда жило в моих мечтах, но не наяву, – сказал Миша. И добавил. – Но не жалею. Пусть я работаю на пилораме, строю дом или яму копаю – все равно работаю на БАМе». Он почти повторил притчу о том, как трех строителей Домского собора спросили: «Что ты делаешь?» Один ответил: «Яму копаю». Второй: «Ношу камни». И только третий сказал: «Строю Домский собор». Этот, третий, был философом, как и Миша. На вопрос, в каком звании он себя числит в армии строителей трассы, ответил не задумываясь: «Я рядовой. Рядовой строитель БАМа».

С вами, паразитами…

Я просто не представляю, с какими душевными муками он расставался с идеалами прошлого. Могу только догадываться – это происходило не на моих глазах. Помню, правда, один разговор… Делегатам партийной конференции треста «Нижнеангарсктрансстрой» объявили, что со своими мандатами они могут пойти в магазин и купить дефицитные тогда товары – джинсы, импортные сапоги, которых, разумеется, на прилавках не было. Когда Михаил узнал об этом, его просто скривило, как от зубной боли: «Да почему это коммунисты должны жить не так, как все? Когда я был секретарем комитета комсомола строительно-монтажного поезда и в Янчукане, и в Северобайкальске, там тоже делили дефицит – на комсомольскую стройку были положены талоны на ковры, машины, хрусталь. Я всегда уходил – делите без меня, я в этом участвовать не буду».

В 1990 году он отнес в горком партии заявление такого содержания: «С вами, паразитами, в одной партии состоять не хочу». Когда секретарь потребовал, чтобы он выложил партийный билет, Михаил категорически отказался: «Это моя история, а не ваша».

Так и хранил билет дома.

Нелегка ты, казачья доля

Однажды зимой он приехал в Иркутск и пришел ко мне в редакцию. На нем была обыкновенная зимняя одежда, но на брюках красовались широкие желтые лампасы. Сначала я подумал, что это просто спортивные штаны, но, как выяснилось, ошибся – мой старый приятель Михаил Калашников… поверстался в казаки.

Это было время, когда к казачеству интерес проявили многие, но люди в необычной форме на наших улицах воспринимались… ну, скажем, не очень серьезно. Но зная характер Калашникова, я сразу задумался – наверное, Михаил в это поверил.

Потом мы не раз встречались в Северобайкальске, где он жил с женой Анной и двумя дочками-близняшками, Юлей и Олей. И он рассказал мне о своей нелегкой казачьей доле.

Возрождать казачество на Байкале он взялся не ради прихоти. Во-первых, сам он родовой кубанский казак, родился в станице Старо-Нижнестеблиевской. Хорошо помнит деда Михаила, в честь которого назван. Дед имел коня, шесть винтовок и, как знак казачьего отличия, серебряный горн. Да и казачьи песни на Кубани не забылись, их пели и поют – хоть на гулянках, хоть на общей работе, отдыхе, и, конечно, на праздниках.

Во-вторых, как выяснил Михаил, Северный Байкал – место для казаков не чужое. Он нашел исторические документы, согласно которым атаман Колесников еще в 1643 году встречался на реке Тые с эвенкийским князьком Категой. Катега вовсе не хотел, чтобы казаки селились рядом с его соплеменниками и потому посоветовал им уйти к устью Верхней Ангары, где они поставили в 1647 году первый острог на месте нынешней Верхней Заимки.

Эти сведения понадобились Калашникову не ради любопытства, а для того, чтобы доказать местным властям, что казаки здесь были издавна. Иначе их не хотели регистрировать. Как будто это имело какое-то значение! Так можно отказать в регистрации кому угодно – ведь триста лет назад здесь не было ни коммунистов, ни демократов, ни советов, ни мэрии, только тайга да Байкал.

В общем, взвалил на себя Михаил тяжелую ношу – возрождать казачество на Северном Байкале. Мытарств при этом испытал много. «Если бы не взялся за это – было бы много легче. Открыл бы два-три магазина и жил бы, плевал на все, благо и способности к этому есть. А сейчас – многие меня как не понимали, так и не понимают».

…да и атаманская не легче

Как прожил Калашников несколько атаманских лет, рассказывать долго. Скажу только, что сначала он хотел прибиться со своими казаками к Иркутскому войску, но это затруднило регистрацию – причем здесь Иркутск, если живешь в Бурятии? По совету казачьих руководителей, приписались они к Верхнеудинскому отделу Забайкальского казачьего войска. Калашников начинал подхорунжим (младшее офицерское звание у казаков), но очень скоро стал есаулом, что соответствует майору.

Чего хотел Калашников и поверившие ему люди (а в Северобайкальской казачьей станице числилось 72 человека)? Жить по казачьему уставу: заниматься хозяйством, воспитывать казачат, готовить их к службе в армии. И работать. Для этого у них были пилорамы, лесная деляна примерно на восемь тысяч кубометров хорошего леса. Хотели производить пиломатериал для собственных нужд и на продажу. Еще было сто гектаров земли, где они хотели создать станицу, раньше это называлось – садово-огородное хозяйство «Богучарское». Там уже улицы были размечены – Атаманская, Купеческая, Екатерины Великой, Петра Первого.

У каждого были свои планы. Один хотел птицу разводить, другой – лошадей, третий – рыбу в озеро запустить. Главное – земля хорошая, все родит, кругом приволье, тайга, грибы, ягоды.

Много чего хотели северобайкальские казаки. Как-то раз в Чите выпал Калашникову случай – на встрече с начальником Главного управления казачьих войск Семеновым и представителем президента России Севастьяновым он заявил, что северобайкальцы готовы взять под охрану бамовские мосты и тоннели – сейчас их стерегут где части внутренних войск МВД, а где – вохра. Предложение было принято «на ура». Да только… вопрос так и не решился.

Просили казаки другую службу, например, по охране порядка в городе, да хоть в том же парке, на который милиция давно махнула рукой. Отказали официально – на административном совете мэрии. Тогда Калашников и бросил в сердцах: «Тогда мы вас задавим на выборах». Такой он был взрывной парень.

В выборах Калашников участвовал постоянно. В Народный Хурал Бурятии, в городскую власть. Когда еще существовал городской совет народных депутатов, в него он избирался легко, было романтическое время веры в молодую демократию, и любой неформальный человек (а уж Калашников – куда неформальней!) вызывал у избирателей симпатию. Пришло другое время. Выборы стали политическим шоу, которое требует больших денег, а у Михаила их не было. Потому и проигрывал.

«Здравствуйте, господа стадо!»

Однажды Калашников обратился к избирателям с такой речью: «Здравствуйте, господа стадо! Не хочу говорить – уважаемые избиратели. Выбирайте меня. Потому что я хочу четыре года пожить за счет бюджета. Хочу построить себе виллу, съездить на Канарские острова. Детей устроить в вузы. Икры поесть вдоволь. В общем, хочу пожить за ваш счет. Зарплату вам не обещаю – вы на меня не работаете. Сами как-нибудь перебьетесь. Выбирайте! Вы же других таких сколько раз выбирали, так почему не меня? А теперь можете смеяться. Если кто-то останется серьезным – пусть читает мою программу на прежние выборы – она не изменилась».

Ерничал, конечно. Характер такой. Многим не нравился. Не нравилось еще и то, что он очень уж настырно «пробивал» свои вопросы. Каждое утро, как на работу, приходил во властные кабинеты. Всегда настраивался на то, что вернется ни с чем – так легче. Шел снова. Отказать Калашникову было трудно. Поэтому кое-что получалось. Но далеко не все.

Как есаул стал зеком

А весной 1998 года есаул Михаил Калашников почти полтора месяца скитался по тюрьмам Иркутской области и Бурятии. Его прогнали по этапу таким маршрутом: Северобайкальск – Тайшет – Иркутск – Улан-Удэ. Возили, как положено перемещать опасного преступника, в вагонзаке, при усиленной охране, при конвое и собаках. При перемещении из вагона или «воронка» команды: «Первый пошел! Второй пошел!», и милицейской дубинкой по спине. Вы, законопослушные граждане, такое только в кино видели. А Калашников на себе испытал. Так же, как и переполненные камеры – по 40–50 человек в каждой, ни лечь, ни присесть. Как соседство с настоящими уголовниками, не такими бедолагами, как он. В Улан-Удэ его блатные из камеры выкидывали, кто-то узнал: «Ты же казак, мент, гонял пацанов вместе с ментурой!»

За что же есаул подвергся столь строгой изоляции? Сама ситуация была очень проста. Калашников отобрал у хулиганов нагайку с вплетенной в нее свинчаткой. Решил сдать ее своему казачьему начальству и при случае повез в Читу. Вот с этим-то оружием его и прихватили в аэропорту Улан-Удэ. Изъяли, оформили протокол. И передали дело в суд.

Не знаю, не хочу судить, может, Калашников действительно виноват. Хотя не понимаю, какую опасность представляла пресловутая плетка в руках человека, у которого были еще и официально разрешенные нагайка, сабля, а также газовый пистолет. При этом – при форме и погонах. При всех документах. И уж совсем не понимаю, зачем было гнать его по этапу через все тюрьмы.

До этого Михаил дважды летал в Улан-Удэ, приходил в суд, просил как-то закончить с его делом, но ему отвечали: «Судья занят». Наконец, уполномоченный по делам казачества при президенте Бурятии Александр Коршунов сказал ему: «Что ты ездишь зря? Про твою нагайку все давно забыли».

Оказывается, не забыли. Однажды приехал милиционер из Улан-Удэ, ночью (!) пришел со своим северобайкальским коллегой на квартиру Калашникова и арестовал его, перепугав жену и дочек. А потом началось странствие по тюремным камерам. «Не знаю, кому это понадобилось, – удивлялся Калашников, – ведь я сам являлся. Прислали бы повестку, приехал бы еще раз». Закончилась эта история в суде, который вынес решение – полгода условно. Порок наказан!

Зная Михаила Калашникова два с лишним десятка лет, могу со спокойным сердцем свидетельствовать – никакой опасности для общества он не представлял, и вовсе незачем было знакомить его с мрачными камерами четырех тюрем. Видно, кому-то это было нужно…

Патриот – всегда патриот

«Вспомни, Миша, как ты спасал знамя, ведь это было знамя комсомольского отряда. Сейчас твоя вера совсем другая. Не сожалеешь о том поступке?» – спросил я его как-то.

«Почему я должен сожалеть? – ответил он. – То знамя было для меня святым. Я и сейчас  буду спасать, если придется, пусть это будет казачье знамя. Я тебе так скажу – дело не в цвете, патриот – он всегда патриот, потому что он – за Родину. Я верю, что казаки могут возродить Россию. Ведь как сказал Лев Толстой, они ее создали. И он прав. Если бы они не шли во все стороны, не создавали свои курени и остроги, была бы Россия сейчас где-нибудь до Воронежской области».

Ты дошел до Амура, Миша!

Летом 2011 года мы с женой гостили в Северобайкальске и праздновали юбилей Калашникова – ему исполнилось 60 лет. Приехали друзья из Улькана, аж восемь человек, повзрослевшие дочки с мужьями, одна из Улан-Удэ, другая из Москвы.

Миша был ослепительно красив – в безукоризненно белом и идеально сидящем на нем костюме, без признаков седины в черноволосой голове, с белозубой улыбкой из-под казачьих усов. Он пел, читал стихи, будоражил всех. Вот тогда он и наградил меня своею собственной медалью. Расставаясь, обнялись на прощание, условились о встрече в Иркутске.

Не встретились. И уже не встретимся. Весть, черным вороном прилетевшая из Северобайкальска, повергла в шок, я и сейчас не свыкся с нею: 6 декабря 2011 года не стало Михаила Калашникова. Оказывается, смертельная болезнь давно точила его, а он не обмолвился об этом даже звуком. Правда, уйти из жизни ему помогла наша «лучшая в мире» медицина – вкололи что-то не то и спровоцировали стремительное развитие дремавшей болезни…

Он ушел туда, где уже навечно пребывают – Шальми Пинхасов, режиссер народного театра из бригады Бондаря Анатолий Байков, бамовский поэт Владимир Гузий, последний герой БАМа Вячеслав Огороднийчук. Он упокоился на кладбище, на котором еще прошлым летом мы с ним поклонились могиле Петра Петровича Сахно, легендарного Сахно, командира первого десанта на Таюру морозной зимой 1974 года. Он был начальником СМП на Янчукане, где Миша был комсоргом и где он спасал от огня свое знамя. Сейчас они лежат неподалеку друг от друга.

На похороны я не поехал – не смог… На венке, который по моей просьбе возложили на его могилу, я попросил написать: «Ты дошел до Амура, Миша». Не все эти слова поняли.

Миша бы понял…