Вот и все. Сомкнулось полотно…

В этом году страна торжественно празднует 40-летие с начала строительства Байкало-Амурской магистрали. Но в сентябре ветераны стройки отметят еще один юбилей – 30-летие укладки золотого звена, когда сомкнулись рельсы с запада и востока. Для ветеранов БАМа эта дата, пожалуй, дороже первой – 40 лет назад большая работа только началась, далеко не все, кто тогда объявлял себя первопроходцами, дошли до стыковки – кто-то уехал, как говорится, по семейным обстоятельствам, многие просто не выдержали тягот работы и неустроенного быта. Но тот, кто дошел, вытерпел все, перемог, кто видел, как не сдержал слез Саша Бондарь, кто сам плакал в этот поистине великий и счастливый миг – тот знает настоящую цену этому памятному дню.

Витим, Куанда… Балбухта!

Для нас, киногруппы Иркутского телевидения, это началось в первых числах сентября, когда мы погрузили свой скарб на «Комету» и пошли вдоль причудливо раскрашенных ранней осенью берегов славного моря в Северобайкальск. Там ждали нас старые добрые товарищи из треста «Нижнеангарсктрансстрой» и заблаговременно с их помощью арендованный красный «пазик». На нем мы и двинулись в Куанду, где ожидалось это великое событие. Что оно произойдет именно там, было доподлинно известно. Но вот вопрос – когда? Эта дата почему-то была засекречена так же, как, скажем, сроки запуска космических кораблей – тогда это была одна из самых страшных государственных тайн.

Кстати, и место стыковки определилось не сразу. Назывались разные точки – Витим, Сюльбан… В бригаде Бонаря, где почти все были артистами народного театра «Молодая гвардия», а каждый второй писал стихи, было сложено такое четверостишие:

И ясно всем, чего хотим мы,

И это нам важней всего –

Хотим дойти мы до Витима,

Не потеряв ни одного.

Однако Витим в свое время перешли, и оказалось, что надо идти дальше. До Куанды. Но истинное место встречи двух бригад монтеров пути, Александра Бондаря и Ивана Варшавского, и их путеукладчиков оказалось на 28 километров ближе к Комсомольску, это и была Балбухта. Чтобы покончить с этим географическим экскурсом, определюсь: на Балбухте 29 сентября был настоящий рабочий праздник, похожий на День Победы – люди плакали, смеялись, суровые ветераны стройки не стеснялись обниматься и бросать вверх шапки. На Куанде, где сняли два ранее уложенных звена и на их место уложили другие, покрасив их бронзовой краской, был совсем другой праздник: торжество, помпа, которые нужны были руководству. На трибуне, осененной портретами членов политбюро ЦК КПСС, величаво стояло начальство, гремел военный оркестр, специально доставленный из Читы, в парадной форме и при белых перчатках.

Вот мы и в Куанде

Добравшись до Куанды, мы расположились в просторной комнате общежития. Кроме меня, автора сценария, в группу входили режиссер Тэофиль Коржановский, оператор Леонид Казавчинский, его ассистент Борис Вакуленко, звукооператор Алексей Швайбович, осветитель Виктор Кудзин. Будущую картину мы назвали просто, без изысков – «Золотое звено».

Почти все уже было готово к стыковке. Рельсы золотого звена давным-давно отлили сталевары Кузнецкого металлургического комбината. А в огромном сарае команда художников из Читы малевала гигантские парадные портреты членов политбюро.

Бригаде Бондаря оставалось дойти до Балбухты каких-нибудь 28 км. Если иметь в виду, что они проходили за смену 4–5 километров, работы – на неделю.

У бригады Ивана Варшавского ситуация складывалась похуже. Но никакой вины монтеров пути тут не было. Все осложнилось из-за Кодарского тоннеля, на котором произошел обвал, даже два – с обоих порталов, с запада и востока: подвела торопливость – проходчиков гнали, мол, давайте «дырку», а крепеж отставал. Хорошо хоть никто не пострадал, но дорогие японские проходческие машины были смяты как бумажные игрушки оригами.

Стало ясно – тоннеля к сроку не будет. Значит, не будет и стыковки? Но этого нельзя было допустить – головы полетят, как капустные кочаны. А что скажут проклятые капиталисты, что будут кричать чуждые «голоса»?

Было принято решение – идти с укладкой в обход. Эта тяжелая работа выпала на долю бригады Варшавского. К тому же путеукладочный кран вести через Кодар было опасно из-за запредельных уклонов, пришлось перебрасывать через хребет малопроизводительный устаревший тракторный укладчик и шить звенья фактически вручную.

Надо сказать, что в итоге бригада Варшавского со своей задачей справилась блестяще.

До того, как запечатлеть главное событие, нам предстояло снять механизаторов, отсыпавших последние насыпи, мостовиков, которые докручивали буквально последние болты, скрепляя конструкции мостов, наведаться и к тоннельщикам, которые спешно ликвидировали последствия обвалов.

На стройке неглавных профессий нет

Все это входило в сценарий и, более того, было условием, которое нам выдвинул Александр Бондарь, согласившись стать комментатором фильма. Он сказал прямо: «Только не надо слишком много рассказывать о нас. Наша работа подводит итог всех – лесорубов, механизаторов, строителей искусственных сооружений. Это замечательные ребята! За 10 лет я их узнал и с удовольствием расскажу о них».

Его комментарий был бесценен. Саша стал фактически моим соавтором: чаще всего героями нашего фильма становились люди, про которых нам рассказывал Бондарь – Иван Варшавский, водитель БелАЗа Николай Таликин, бригадир проходчиков Николай Еременко…

Бондарь еще потому так яростно ратовал, чтобы журналисты не выпячивали труд его бригады, а воздавали каждому по заслугам, что находились строители, считающие, что львиная доля известности несправедливо достается именно монтерам пути. Однажды кто-то даже написал и прибил на притрассовый столб добротный плакат в стихах:

Ты переход проходишь в месяц,

А нам на это нужен год!

Не думай, что твои путейцы

Достойнее, чем наш народ.

Была в этом известная доля правды, да только винить надо было скорее многочисленных корреспондентов, особенно тех, кто бывал на трассе наскоком и, даже поверхностно не понимал сути стройки. А имя Бондаря и его бригады гремело на всю страну, он – статный бородач, артистическая натура, и парни из бригады ему под стать, притягивали пишущую и снимающую братию как лакомое блюдо. Но Бондарь таких не очень жаловал. Хорошо помню случай, как корреспондент центрального телевидения требовал у Саши немедленно дать интервью. Бригадир ему корректно объяснял – мол, видите, портал подошел, надо его выработать, не держать же вертушку, а потом – хоть сто пудов. Но столичный гость настаивал, напирая на то, что он – центральное телевидение! В конце концов, Бондарю это надоело, и он, отбросив корректность, бросил в сердцах: «А не пошел бы ты, центральное телевидение…», точно обозначив адрес, куда должен пойти сановный журналист.

Встреча на Витиме

Итак, в начале сентября бронепоезд Бондаря стоял на станции Куанда и ждал, когда «из-за леса, из-за гор» появятся парни Варшавского. А каких-то три месяца назад они подошли к Витиму, и сроки стыковки определялись разные – сначала 7 ноября (красный день календаря, и такая «ложка» очень бы сгодилась к этому «обеду»). Потом переменили на 29 октября (день рождения комсомола – тоже неслабый повод), потом на 1 октября – уже без повода. Стоял июнь, стойкий запах креозота мешался с таежными ароматами, жаркие дни сменялись бурными дождями.

Но вот один день выдался особенный – к монтерам пути пожаловал Гейдар Алиев, в то время – первый заместитель председателя Совета министров СССР и, что еще важнее, член политбюро ЦК КПСС.

Вообще-то к высоким гостям бригада привыкла. Кто только не перебывал у них в гостях! Поэты Роберт Рождественский и Андрей Дементьев, режиссер Марк Захаров, секретарь ЦК ВЛКСМ Иосиф Орджоникидзе, кинодокументалист Владлен Трошкин (он был особенно частым… не гостем даже, а как бы своим – снял о БАМе и о бригаде не одну ленту).

Но эта встреча запомнилась. К тому же быстро обросла мифами. Рассказывали, например, про загадочный автобус, который приехал по притрассовой дороге, из него вышли люди с ружьями и удочками и удалились, кто на бережок, кто в тайгу с ружьишком. И когда кто-то из бригады решил прогуляться в лесок, из-за сосны вышел человек с ружьем и строго сказал: «Нельзя. Иди работай». После этого перед путеукладчиком прямо на насыпь опустились два вертолета Ми-8. Из одного вышел Алиев, а за ним целая свита –  министр путей сообщения Николай Конарев, министр транспортного строительства Иван Соснов, начальник ГлавБАМстроя Константин Мохортов и другие руководители стройки.

Гостя встретили радушно, но по-своему, по-рабочему. «Ну, что, Гейдар Алиевич, – со своей обаятельной белозубой улыбкой обратился к нему Бондарь, – сможете забить костыль?» И протянул ему ручной костыльный молоток. «Ого, какое тяжелое кайло!» – простодушно удивился гость, чем вызвал у монтеров пути скромные улыбки – назвать костыльный молоток кайлом все равно что кайло окрестить лопатой.

Костыль Алиев не без труда, но забил – непривычно, к тому же боялся запачкать свой светлый костюм. Его тут же прикрыли каской, чтобы потом извлечь как сувенир. (Когда гости удалились, и каску подняли, костыля не оказалось – кто-то оказался более расторопным).

Гости вознамерились лететь дальше по трассе, но помешала погода – над Кодаром собрались тучи. Общение с бригадой поневоле продлилось на два часа.

– Саша, – обратился Алиев к Бондарю, отозвав в сторонку, – раньше ты мне говорил, что у бригады все в порядке, просьб и жалоб нет. Но так же не бывает! Говори все начистоту. Что смогу, сделаю, – тоном старика Хоттабыча провозгласил высокий гость.

– Гейдар Алиевич, – несколько волнуясь, ответил бригадир, – когда мы ехали на БАМ, нам обещали дать благоустроенные квартиры. Кому через год, кому через два-три. Но прошло десять лет, а мы как жили во времянках, так и живем.

– Хорошо, – энергично ответил Алиев, – это мы решим. Что еще?

– Снабжение стало намного хуже, чем в прошлые годы, – осмелел Саша, – и в магазинах, и материально-техническое.

Алиев сдержал слово частично. Благоустроенные квартиры получили все желающие, но… не в тех городах, откуда приехали (так было обещано), а в Северобайкальске. Снабжение же не изменилось – стройка, в основном, заканчивалась, и внимание к ней слабело на глазах. О том, что там еще пахать и пахать – прокладывать вторые пути, электрифицировать, да и Северо-Муйский тоннель надо кончать – никто тогда не думал. Всем уже слышались победные звуки фанфар по поводу укладки золотого звена. Многие вертели дырки в лацканах парадных пиджаков, ожидая награды. И они последовали. После стыковки над БАМом случился настоящий звездопад. Но, надо сказать, что звезды, в основном, «падали» правильно – и получали их люди достойные.

На Кодаре

Но я опять забежал вперед. Такое уж это было событие – укладка золотого звена по основному ходу магистрали, что оно неизменно притягивало в свое мощное магнитное поле всех, кто к нему прикасался. И даже сейчас, когда пролетело тридцать лет, вспоминая это событие и все, что с ним связано, сердце начинает биться чаще, как бы торопит – дальше, дальше!

А между тем Куанда как бы застыла в ожидание. О дате стыковки по-прежнему ничего не было известно. Но мы не скучали, на фоне золотой осени снимали «золотую» насыпь, «золотую» трубу, «золотой» мост. Снимали, как отсыпают последние кубометры грунта. О работе механизаторов нам рассказывал водитель БелАЗа Николай Таликин, и – говорю это для скептиков – мы даже просили его воздержаться от пафоса. Перед концом этой громадной работы душевный подъем никуда не денешь, правда, находилось место и для грусти – все уверяли, что такой стройки больше не будет.

В Кодарском тоннеле, где вполне можно было снимать какой-нибудь мистический фильм – в полумраке громоздятся глыбы породы, каждая величиной с небольшой дом, под ногами хлюпает вода – записали хороший, нервный синхрон бригадира проходчиков Николая Еременко. Вот где было не до пафоса – бригадир с болью говорил о том, что именно их обвиняют в задержке укладки.

– Нашей вины тут нет, – с обидой пояснял он, – у нас все ребята опытные, прошли ни один тоннель или шахту. И даже при такой беде мы все сделаем как надо, работы у нас еще много.

– Значит, долгов хватает? – неосторожно спросил Коржановский. – Не долгов, а работы, – твердо, без улыбки ответил Еременко.

– Но кто-то ведь виноват в обвале, – сказал я, когда оператор отключил камеру.

– А вы приходите вечером ко мне домой, там и поговорим, – строго сказал бригадир и ушел к своим ребятам.

Вечером мы трое – я, Коржановский и Леня Казавчинский – сидели у него за бутылкой водки с хорошей домашней едой, и Николай рассказывал:

– Да, мы знали, кожей чувствовали, что будет обвал, не первый год под землей. Но начальство от нас отмахивается – не ваше, мол, дело, вы дырку давайте. Пошли к парторгу. И тот ту же песню заводит – давайте проходку, крепеж мы подгоним. Вот и подогнали… Хорошо хоть, люди целы…

Но хватит о грустном. Был там, в Кодаре, забавный эпизод. В первый вечер пошли мы в столовую ужинать. Вообще-то бамовские столовые славились обильной и вкусной едой, но тут… почти пустые мармитные линии, какой-то позавчерашний салатик, подозрительного вида и запаха котлеты… Леонид Казавчинский, человек предприимчивый, как большинство операторов, пошел толковать с кухонными девушками.

– Девчата, – начал он весело, – что же у вас так скудно? А вы посмотрите, кого кормите, – и он показал глазами на Коржановского – Это же Эльдар Рязанов!

Наш режиссер действительно имел некоторое сходство со знаменитым комедиографом. Потому Леня предвкушал эффект со всеми вытекающими отсюда гастрономическими последствиями.

Но реакция его совершенно огорошила. «А кто он такой, ваш Эльдар Рязанов?» – простодушно спросили девушки. Тут уж дара речи лишился оператор – он не предполагал, что в нашей «самой читающей» стране сохранились такие нетронутые культурой девственные уголки.

Правда, его знакомство все-таки возымело эффект – нас переместили в «греческий зал», где кормили избранных (такие залы имелись в каждой советской столовой), и меню изменилось к лучшему.

Куанда – место встречи?

Между тем Куанда оживала. Поехал разный обслуживающий люд, ведь наплыв народа ожидался немаленький (потом оказалось, что только журналистов, причем официально зарегистрированных, оказалось больше двухсот, а сколько еще жили в тех поездах, в которых приехали, и потому в жилье и регистрации не нуждались), и всех их надо было кормить, поить, обеспечить связью и прочими благами цивилизации. Кстати, насчет «поить»: в Куанде действовал «сухой» закон, но кто-то сострадательный отдал приказ – водку продавать только журналистам по предъявлению удостоверения. Это был уникальный случай! Многие стали нас любить и искать внимания, а наша киногруппа пользовалась еще большей популярностью, потому что у нас был замечательный красный «пазик». Никакого общественного транспорта на трассе не было, а надо было куда-то двигаться. Всех мы, конечно, возить не могли, но были «приближенные» особы. Это, прежде всего, корреспондент родной «Советской молодежи» Борис Ротенфельд, бывший корреспондент молодежки, а тогда собкор «Социалистической индустрии» Николай Кривомазов, а также гости предстоящего праздника, и первый из них – отец-командир всех бамовцев Виктор Лакомов. Во второй круг входили земляки-иркутяне, остальные – как повезет: по пути ли нам, есть ли место… Только группа гордых известинцев никогда не опускалась до нас с просьбами, наверное, потому, что возглавлял их человек с забытой ныне мною фамилией, но не забытым титулом. Он звался Член Редколлегии, и это, очевидно, было такое высокое звание, что успешно заменяло ему фамилию, а также имя и отчество. К тому же товарищи по группе называли его только на вы. Наверное, такое высокое положение руководителя позволяло известинцам как-то обходиться без транспорта.

Наше реноме поднялось до заоблачных в прямом и переносном смыслах высот, когда к нам прилетел специально арендованный вертолет, и мы пронеслись по трассе, кажется, даже до Тынды, сопровождаемые с земли завистливыми взглядами коллег. Все-таки хорошо раньше было работать в кино! Понадобился бы нам для съемок, скажем, слон – заложи в смету, и его тебе доставят, благо Таиланд не так уж далеко.

Да Бог с ним, со слоном. Наш друг Кривомазов прославился так, что буквально вошел в историю. Не успев как следует оглядеться на земле Куанды, он тут же создал сенсацию, написав: «Говорят, Куанда в переводе с эвенкийского означает «место встречи». Обращаю ваше внимание на глагол «говорят». Дескать, кто-то говорит, я только повторяю, а за достоверность отвечать не могу. Но никто и не думал о достоверности – все охотно подхватили звонкий, как сейчас бы сказали, слоган. Апофеозом этой мистификации стала первая полоса журнала «Крокодил», на которой был изображен олень на фоне локомотива. Подпись гласила: «Куанда в переводе с эвенкийского – место встречи». Недавно я поискал, что на самом деле означает это эвенкийское слово, вдруг, думаю, Коля попал пальцем в небо! Ничего подобного! Оказывается, «Куанда – красный яр; вариант – женская грудь (по виду окружающих сопок (от эвенкийского кун); вариант – солнечная (от якутского кон)».

А жизнь-то налаживается!

Наконец на горизонте появилась бригада Варшавского. Но, Бог мой, что это была за бригада! Одеты парни были столь живописно, что их можно было, не отправляя в костюмерную, снимать в фильме про махновцев. Разномастные одежды, но все одинаково грязные, на головах – у кого зимняя шапка, у кого спортивный «петушок», а то и вовсе какая-то рвань. Даже на этом живописном фоне выделялся рыжебородый богатырь, которого звали Юрий Подоляк – на нем была драная, пропитанная креозотом телогрейка, подпоясанная веревочкой, на ногах валенки – один серый, другой черный. На их фоне бондаревцы – в новеньких путейских жилетах, в касках с надписью «золотое звено» – выглядели щеголями.

Снимающий народ взвыл – как запечатлевать для потомков таких строителей коммунизма? К тому же дата стыковки по-прежнему держалась в тайне. Казалось, руководители читинского участка как-то не очень понимали, зачем здесь собралась такая толпа журналистов. Назревал конфликт. Все изменилось, когда в Куанду прибыл управляющий трестом «Нижнеангарсктрансстрой».

Феликс Викентьевич Ходаковский получил звание Героя Социалистического труда будучи еще молодым инженером на строительстве дороги Абакан – Тайшет. В отличие от многих, он хорошо понимал, что значит пресса в звездные дни стройки, для чего она нужна и как с ней работать. Тут же провели пресс-конференцию. Народу в клуб набилось битком. Измотанные бездельем и неопределенностью коллеги вопрос о дате стыковки кричали хором. Их успокоили. Объявили – рабочая стыковка по разъезду Балбухта намечена на 29 сентября, торжественная – по Куанде – на 1 октября. Ребят из бригады Варшавского обещали переодеть завтра же. Сказано – сделано. На другой день они ходили в новеньких, необмятых спецовках,  в оранжевых путейских жилетах и чувствовали себя как солдаты-новобранцы, вышедшие из бани и переодетые в новое обмундирование. К тому же боялись во время работы запачкать всю эту красоту.

Теперь, когда Иван Варшавский благополучно перевалил через Кодар, больше преград не было. В том числе и для нашей группы. Как я уже говорил, мы сняли работу всех основных подразделений. А уж с бригадой Бондаря поработали от души и, видимо, изрядно нашим друзьям надоели. Но они нас терпели… Только раз не выдержал здоровяк Рашид Гиниятуллин. Да и кто бы выдержал на его месте? Снимали бригаду за ужином. В поисках эффектного крупного плана Казавчинский залез объективом едва ли не в его миску. Рашид вскочил, бросил ложку, сказал: «Даже поесть не дадут», помянул чью-то мать и ушел в свое купе.

Традиции и ритуалы

Александр Бондарь, как человек, знающий толк в традициях, собрал в своем «бронепоезде» ветеранов БАМа – командира первого десанта на Таюру Петра Сахно, прославленного Виктора Лакомова, инженера из Кичеры Александра Рябкова. А чтобы этим людям, не привыкшим сидеть без дела, не было муторно, поручил им вместе с парнями из бригады, сваять обелиск, который предполагалось установить на месте стыковки – две сходящихся под углом пары рельсов с намертво пришитыми к ним табличками – названиями бамовских станций.

Бригада Александра Бондаря проложила на БАМе 560 км основного хода трассы, а со вторыми путями и станционным развитием все 650 км. Все это – шажками по 25 метров (такова длина рельсо-шпальной решетки), выводя на оси звено весом 20 тонн и подбивая рельсы до стыка 100-килограммовой «машкой» – обрезком рельса с четырьмя подвижными ручками. А теперь поделите, скажем, пять километров на 25 метров – сколько получится? То-то и оно…

Так что почет и слава в прямом смысле слова ребятами была заработана. При этом Бондарь, как человек театра, любил и ценил красивый ритуал, хорошо понимал его смысл и значение. Уже на финишной прямой он устроил для нас, журналистов, настоящее шоу: в составе его бригады вышли монтировать путь Сахно, Ходаковский и Лакомов. Снимающего эту укладку народа было едва ли не больше, чем монтеров. Некоторые фотографы в поисках верхних точек влезли на близлежащие сосны.

Это было по настоящему красиво: укладка шла в окружении хорошего леса, снег падал крупными хлопьями, Лакомов, дорвавшийся до любимой работы, был суров, точен в движениях и командах, Ходаковский и Сахно заметно старались – качали звенья, забивали костыли, пытались браться за «машку»… Ребята деликатно помогали, чтобы не подчеркнуть их слабость и возраст. Для нас, киношников, это был настоящий подарок. Подарок от Бондаря, ценителя и создателя этой невыдуманной рабочей красоты.

Этот день победы…

Наступило серенькое утро 29 сентября. Народ двинулся в сторону Балбухты. А это, как я уже говорил, 28 километров – не близко. Пешком можно было поспеть, как говорила моя бабушка, к морковкиному заговенью, то есть – очень поздно. Самые нетерпеливые двинулись с ночи, кто пешком, кто на велосипедах, мотоциклах, мопедах, легковушках. Около нашего «пазика» переминались с ноги на ногу несколько молчаливых людей с умоляющими глазами. Но экипаж машины боевой уже сформировался – кроме нашей группы, это были Виктор Лакомов, Борис Ротенфельд и Коля Кривомазов. Много места занимала наша замечательная «портативная» отечественная съемочная техника (на «Комету» мы грузили 500 кг!). Человека два «левых» все же прихватили. Счастливцы устроились на заднем сиденье и притихли, стараясь не привлекать к себе внимания: опасались на всякий случай – а вдруг высадят?

До Балбухты доехали за полчаса. Там, несмотря на ранний час, толпился народ. Ребята из бригады Бондаря уже установили свой обелиск, надежно забетонировав его основание – сама по себе конструкция была не очень устойчивой. Было довольно прохладно, но народ застыл в ожидании, даже шума не было слышно. Путеукладчики стояли в нескольких сотнях метров друг от друга, вытянув стрелы-шеи, каждый был похож на доисторическое животное, которое встретило себе подобное и принюхивается к нему. Бригадиры ходили друг к другу в гости, как добрые деревенские соседи. Я запомнил, как Бондарь, взяв под руку жену Любаню, чинно зашагал с нею в сторону Варшавского. Уверен, спокойствие это было только внешнее, наверняка он чувствовал себя как солдат перед решающим боем – наступал один из самых главных моментов в его жизни.

Наконец, громадные механизмы неспешно двинулись навстречу друг другу. Но Бондарь не был бы Бондарем, если бы не задумал нечто, что придало этим минутам еще больше и торжественности, и значительности, и смысла. У него был свой сценарий. Когда машина сделала очередной шажок и вывесила следующее звено, ребята вынесли портрет Анатолия Байкова и плакат: «Мы пришли к стыковке, Толя». Этот один из последних шагов по основному ходу магистрали бригада посвятила своему комиссару, режиссеру народного театра «Молодая гвардия» Анатолию Байкову, который не дожил до этого дня чуть больше года. Неподалеку стояла Людмила, его вдова, и она не скрывала слез. Это были горькие слезы, но была в них и радость, и гордость – она понимала, что Байков честно прошел этот путь вместе с бригадой и оставил после себя не только долгую и красивую память, но и эту дорогу, выполнив заповедь бамовца: «Пусть каждый пройдет свою часть пути, в результате построим магистраль».

Но и про своих жен в этот великий день не забыли ребята. Одно из последних звеньев уложили они, их верные подруги. Женщины заслужили эту честь – долгими сутками и месяцами ожидания, вечным беспокойством за мужей, делавших тяжелую и небезопасную работу. Эта было символично: оставить в этой многострадальной магистрали свое звено, каких-то два с половиной десятка метров, в которых хранится память о десятке бамовских лет.

На какой-то миг все замерло. Две стрелы сошлись на фоне осеннего неба. Два последних звена зависли над насыпью, по ним пробежал танцующей походкой канатоходца Иван Варшавский. Прозвучала команда – и звенья опустились на грунт. На мгновение мне показалось, что над насыпью, над тайгой, над холмами нависла абсолютная тишина. Куда-то спрятался ветер, умолкли птицы, стих шорох ветвей… Но потом тишина взорвалась – криками «ура», полетели вверх шапки. Рукопожатия, объятия, поцелуи, слезы… Позже вся страна видела, как плакал могучий Саша Бондарь. Но слез не стеснялся ни он, ни кто другой. Так было, когда кончилась война и пришла Победа. Здесь тоже была победа – десять лет они шли к этому мгновению, перемогая жару и морозы, неразбериху советской стройки, помноженной на ее масштабы. И вот пришли. Дождались этого дня, дожили до этого праздника. Они заслужили его многократно. Я стоял в стороне от ликующего народа. Мои товарищи работали в самой его гуще, ведь праздник надо было запечатлеть для потомков. Я бы им только мешал… Почему-то мне стало грустно. Я как бы выпал из этой ликующей толпы и почувствовал себя чужим.

И вдруг из этого людского месива вырвались два человека и ринулись ко мне. Это были два бондаревца, два Владимира – Заботин и Графов. Мы обнялись и… можете смеяться – я заплакал. Парни тоже не сдержали слез. Какой-то коллега нацелил на нас объектив камеры, я, скажем так, попросил его уйти, правда, не слишком вежливо. Так вот каково людям, которых мы снимаем в моменты жизни, которые вовсе не предназначены для всеобщего обозрения!

Потом все как-то смутно помнится. Была сумбурная ночь, и мы, как пьяные матросы, шастали по поселку. То теряли друг друга, то находили. Кривомазова, например, нашли в стороже магазина, где он пил водку в компании сторожа и блондина в шикарном кожаном пальто, который оказался импресарио приехавшей для участия в праздничном концерте Анне Вески. Пили они без закуски. Я вышел за дверь и принес им замечательную закусь – шар зернистого, пахнущего тайгой, чистого снега.

Потом был официальный, торжественный праздник золотого звена – с трибуной для начальства, с портретами членов политбюро, с военным оркестром. Подняли два ранее уложенных звена и на их место уложили другие, покрашенные бронзовой краской. Крики, шапки вверх – все это тоже было, но слез не было.

Из трогательных моментов вспоминается, как командир первого ударного отряда Виктор Лакомов и комиссар Владимир Мучицин соединили вместе две половинки символического ключа от БАМа, которые десять лет назад разъехались – одна половинка в Звездный, другая в Тынду. Символы – это неплохо, но ключ-то бутафорский, как и два покрашенных бронзой звена, что лежат по Куанде. А настоящие, из золота самой высшей пробы – там, на Балбухте, где сейчас, может, и поезда не останавливаются. 

– Я не знаю, – говорит в заключение нашего фильма Бондарь, – где будет работать моя бригада, буду ли я бригадиром… хотя хотелось бы. Но такой стройки больше не будет!

Ясно – такой не будет. Но я видел, как видели все – Бондарь стоял рядом с президентом России Медведевым, когда железная дорога пришла к Якутску. И укладкой золотого звена здесь снова командовал он, Герой Социалистического труда, бамовский бригадир Александр Бондарь.