Станислав Гурулев: Во всем мне хочется дойти до самой сути
Заняться топонимикой Станислава Гурулева, профессионального геолога, кандидата геолого-минералогических наук, знатока магматических процессов в земной коре, подтолкнула прицепившаяся болезнь, перекрывшая дорогу к полевой работе и усадившая в кабинет. Тогда-то он и достал свои тетрадки с записями, которые собирал в течение многих лет и до которых все не доходили руки.
– Каждый год мне как геологу выдавали карты на район работы. Весьма подробные. Таких в магазине не найдешь. Когда я их просматривал, меня просто завораживали названия рек, озер, хребтов… И я выписывал их в тетрадочку. После каждого полевого сезона оставалась такая тетрадь с записями.
– Выбирали что-то необычное?
– Там, на мой взгляд, все было необычное. Чтобы не утонуть в материале, я выработал систему. Например, беря какую-нибудь реку, ту же Селенгу, я перечислял сначала ее правые притоки, от устья до верховья, а потом левые, от верховья до устья. То же самое с притоками ее притоков. Получалась цельная картина. Но, сами понимаете, без расшифровки названий она неполная. Вот я и поставил перед собой задачу дать объяснения названий всех рек, впадающих в Байкал.
– Почему именно этих рек?
– Я к тому времени увлекся работами Матвея Николаевича Мельхеева, наиболее крупного нашего географа-топонимиста, бурята по происхождению. Перечитал все его публикации и обнаружил, что в них байкальские реки не отражены. Вот я и решил восполнить этот пробел.
– Но это же титаническая работа, сколько их в Байкал впадает, да еще с притоками, не меньше, наверное, пятисот?
– Да, это было непросто. По одному Баргузину пришлось делать немалые экскурсы в прошлое. В монгольских исторических сведениях Баргузин как таковая река не называется. Только местность – Баргуджин Тухум. С монгольского переводится как «ровное место, степь». Иногда переводят как «баргуджинская страна». Закончив работу, я отнес рукопись в Восточно-Сибирское книжное издательство. Тираж определили в 60 тысяч экземпляров. Я пошел к директору издательства, говорю: что-то многовато, не разойдется. Он успокаивает: поверьте моему слову, через два года вы ее не найдете на прилавке. И точно, весь тираж раскупили.
– Вы не только определили истоки речных имен, но и происхождение имени самого Байкала. Как вам это удалось?
– Когда я взялся за расшифровку, то и не предполагал, что столкнусь с большими трудностями. И не с этимологическими, что было бы понятно, а политическими. Ведь сложилось стойкое мнение, что слово «байкал» бурятского происхождения. Его связывали со словом «байгали», что в переводе с бурятского означает «натуральный, естественный». А я пришел к выводу, что название озера имеет якутскую родословную. В якутском языке есть слово «байгаал», и означает оно «море». Как позднее выяснилось, об этом же говорил и первый сибирский землемер Антон Иванович Лосев, деятельность которого протекала в начале XIX века. Только он не привел никаких доказательств в пользу своей версии. А я привел, не подозревая, что, отдав приоритет якутам, нанесу обиду бурятскому народу.
– Платон мне друг, но истина дороже.
– Верно. Тем более что все свои доказательства я представил бурятским исследователям, в частности покойному профессору Цибику Бобоевичу Цыдендамбаеву, и получил от них полную поддержку. Не сомневаясь в своей правоте, отношу рукопись в Бурятское книжное издательство (я тогда жил в Улан-Удэ, работал заместителем председателя Бурятского филиала Академии наук). Вдруг вызов в обком партии. Думал, что-то по работе, а секретарь по идеологии устраивает мне разнос: как вы смели подвергнуть сомнению, политическая ошибка, ну и все в таком духе. Сижу, помалкиваю, плетью обуха не перешибешь. Выскочил из кабинета и прямым ходом в издательство, забрать рукопись.
– Но книга «Что в имени твоем, Байкал?» вышла же?
– Благодаря директору института Федору Петровичу Кренделеву. Он включил ее в издательский план по науке, и она вышла в Новосибирске. Там же вышло и второе издание, а третье уже в Иркутске, куда я переехал. Еще при первой публикации многие исследователи языка и журналисты грозились – мы тебя опровергнем. Пожалуйста, если сумеете – опровергайте. И до сих пор нет ни одного опровержения.
– Вы много занимались топонимикой Усть-Ордынского Бурятского округа. Даже выпустили книгу. Много названий удалось расшифровать?
– Где-то более двух тысяч. Точнее, 2088. И в ходе изучения я пришел к интересному выводу: географические названия обладают свойством консерватизма. Поясню. В округе, да не только в округе, я встречал и в Жигаловском районе, есть реки, пади, поселки, носящие имя Кундулун. Для нынешнего бурятского языка буква «к» не характерна. Но когда бурятские языковеды начали более внимательно изучать записи «отца сибирской истории» Г.Ф. Миллера и финского языковеда М. Кастрена, сделанные еще в XVIII веке, то обнаружили, что там записано: бурятский язык использует букву «к». Прошло почти два века, и язык поменял «к» на «х». Лексика изменилась, а названия остались прежними. И это случилось не только с Кундулуном. Есть ряд названий, сохранивших свое первоначальное произношение. На этом сновании и был мною выдвинут признак консервативности географических названий.
– Все ли названия поддаются расшифровке?
– Нет, конечно. Возьмите распространенное в Иркутской области название Кежма. Есть река Кежма, есть кежемские тунгусы. То есть тунгусы, жившие по Кежме. Они сами говорят: мы кежемские. А прекрасный языковед Глафира Макаровна Василевич, жившая в прошлом веке и составившая большой словарь эвенкийского языка, пишет, что тунгусы хотя и употребляют слово кежма, а объяснить его не могут. И сама она не смогла объяснить. Скорее всего, считает она, это название дотунгусское. А кто жил до них, нам неизвестно. Поэтому те названия, которые я не могу объяснить, я выделяю звездочкой. И классифицирую их как непрозрачные, темные. Этим термином пользуются все языковеды, тот же М. Фасмер. Таких темных названий набирается процентов десять. Иногда меньше, процентов пять-шесть.
– Но вы могли бы не включать в книгу те названия, которые не поддаются объяснению?
– Как же можно не включать? Топоним же, как человек – он живой. Его знают люди, живущие в той местности, где он прописан, им пользуются в разговоре. Взять такое слово как «илим». Распространено оно довольно широко, а вот его родословная до сих пор неясная. Пытались его связать с якутским названием рыболовной сети, с устройством для ловли рыбы, применяемым на Волге. Но все это с большими натяжками и малодоказательно. Есть подозрение, что это более древнее название, не имеющее к рыболовной снасти никакого отношения. Та же история с названием реки Витим. На его счет ни у кого нет твердого суждения. И эвенки, и якуты его употребляют, но не могут объяснить. Поэтому, я считаю, лучше сказать «не знаю», чем фантазировать. Оставить тем исследователям, которые придут за нами, возможность поломать голову.
– Найти истинный генезис того или иного названия, как я понимаю, сложно. Всегда ли топонимист стоит на правильном пути, всегда ли находит верное толкование?
– Порой исследователи свою задачу упрощают. Взять название реки Дарья. Одна течет у нас в области, другая – в Бурятии. Топонимисты определили просто – название происходит от женского имени Дарья. На самом же деле ответ не лежит на поверхности. В свое время археологи открыли на Унге древнее поселение иранских народов, в частности согдийцев. Они занимались торговлей, имели связи со Средней Азией. От них осталось много названий. В том числе и данной реки. На иранских языках «дарья» – «река, вода, ручей».
– В своей книге «Золото», ставшей уже библиографической редкостью, вы сумели скрестить и геологию, и топонимику. Получился удачный гибрид. Продолжение не задумываете?
– Оно уже написано, готовое лежит в столе. Все дело за изданием. Еще три года назад мне позвонил директор екатеринбургского издательства «Сократ». Так и так, книга интересная, не возражаете, если мы ее напечатаем. Да ради бога, печатайте, тем более что у меня уже и новый дополненный вариант готов. Проходит год – молчание. Сам звоню, интересуюсь. Отвечают – ищем спонсоров. Да так до сей поры и ищут. Но я-то понял, что дело не в спонсорах – опять, как и в случае с Байкалом, местный патриотизм ущемил.
– Это каким же образом?
– На Урале считают, что первое российское золото добыто у них, на Березовском месторождении. А я раскопал документы, говорящие, что березовское золото появилось позднее, а первым было нерчинское. Нерчинские свинцово-цинковые руды, залегающие по междуречью Шилки и Аргуни, начали плавить в конце XVII века. Еще русский посол Федор Алексеевич Головин, заключивший с Китаем Нерчинский договор, вез с собой в 1687 году немецких мастеров по плавке руд. Несколько раз образцы плавки или, как тогда говорили, опыты, отвозили в Москву. Там определили, что в них большое содержание серебра.
– До той поры в России не было же не только своего золота, но и серебра?
– Не было. Поэтому открытие и разработка нерчинских месторождений была так важна для российского государства, несмотря на его удаленность. Уже в 1704 году был запущен первый сереброплавильный казенный завод. Если в первый год его работы было выплавлено чуть более одного фунта серебра, то спустя 30 лет ежегодная выплавка достигла 100 пудов. Да к тому времени там уже не один завод действовал. Так что серебром Россия была обеспечена, тем более что в скором времени были обнаружены месторождения серебра на Алтае.
– А откуда взялось нерчинское золото?
– Выделили из серебряного сплава. И сумел это сделать пробовальный мастер Иван Макеев. В 1719 году он начал промышленное отделение золота из нерчинского серебра по разработанной им технологии. Об этом есть упоминание в трудах историков Плещеева и Татищева. «…И прибыли он учинил 6945 рублев». Из этого золота, между прочим, была вычеканена медаль, которую вручили Петру I по случаю окончания 20-летней Северной войны и заключению Ништадтского мира. В тексте, вычеканенном на медали, специально подчеркивается, что изготовлена она «из злата домашнего». А теперь сравните две даты: медаль была вручена в 1721 году, а открытие первого золотодобывающего рудника на Урале относится к 1746 году. Какие тут могут быть споры!?
