Ленинградская свеча
Они старались меньше двигаться, чтобы сберечь драгоценные калории, ускользающие как песок сквозь пальцы. 12-летняя Галя лежала под одеялами в темной, стылой комнате, прижимаясь к младшим братьям Виктору и Анатолию, старшей сестре Тамаре. О существовании внешнего мира зимними вечерами и ночами напоминали лишь росчерки прожекторов в ленинградском небе да голос диктора в радиодинамике. Иногда он перемежался ударами метронома во время артиллерийских и авиационных налетов фашистов. Быстрый ритм означал воздушную тревогу, медленный – отбой. Токи жизни незримо уходили не только из иссохшего тела, но и из мозга. Поэтому мысль не могла даже поспевать за ударами метронома.
Временами девочка открывала глаза и смотрела в потолок, иногда засыпала. Порой в спутанном, слабеющем сознании возникали отрывочные картинки из прошлого. Вот они с папой в довоенный год на первомайской демонстрации. Чтобы дочке было видно все, отец усаживает ее на свои крепкие плечи. А вокруг море шаров, транспарантов и волны радости от улыбающихся лиц горожан…
Затем провал в сознании, и снова «кадры» мирной жизни. Пионерский лагерь в городе Луга, марш под барабанную дробь и звуки горна… Или искрящиеся на солнце брызги, озорной смех во время купания в речке, протекающей рядом с деревней в Калининской области, где жила бабушка, и куда приезжала на лето Галя. Но каким невыносимым для голодного человека кажутся тонкие ароматы созревающих фруктов и запах свежего, парного молока от деревенской коровы.
А вот приходит с работы мама. Устало снимает в прихожей пальто, обнимает подбежавших ребятишек, ласково гладит Галю по волосам. И вдруг это видение как темное ленинградское небо от прожекторов озаряется одной страшной мыслью: так ведь мамы теперь нет с нами, она же умерла! И нет уже сил плакать, и все слезы выплаканы.
Отчаяние
22 июня 1941 года, словно черная туча надвинулась на ленинградцев и на всю страну. Галина Антоновна Морозова до сих пор помнит зачитанное Юрием Левитаном сообщение по радио о вероломном нападении гитлеровцев. Отца-офицера запаса, члена ВКП (б), сразу же взяли в армию, маму мобилизовали рыть оборонительные сооружения. А всех четверых ребятишек отправили в лагерь в Московской области.
– Везли нас в «телячьих вагонах», – вспоминает Галина Антоновна. – Эшелон перед нами, тоже с детьми, фашистские самолеты разбомбили в щепки. Так что я родилась «в сорочке».
8 сентября 1941 года немцы полностью сомкнули кольцо блокады вокруг более чем трехмиллионного города на Неве. А буквально перед тем Галина мама чудом успела приехать и забрать детей домой. Потом приезжал накоротке отец с Калининского фронта, чтобы вывезти семью из осажденного Ленинграда, но сделать ему это не удалось. И он, расстроенный от бессилия помочь своим самым дорогим людям, уехал обратно в свою часть, которая встала на пути фашистов, рвущихся к Москве.
Когда фашисты обложили Ленинград, начались непрерывные бомбежки и обстрелы. Пока были силы, сестры с братьями спускались во время налетов в бомбоубежище. А когда ослабели от голода, то уж не выходили, оставались в квартире. Дом от взрывов ходил ходуном, но страх притупился.
Недалеко от дома Морозовых находились знаменитые Бадаевские продовольственные склады. Воплощая свои изуверские планы, фашисты разбомбили их. Галина Антоновна помнит вздымающиеся к небу клубы зловещего черного и желтого дыма, текущую по асфальту патоку из расплавленного сахара. Страшный, кратковременный «пир» огня обрек ленинградцев на нескончаемый, изнурительный голод.
Постепенно стало сокращаться продовольственное снабжение. На хлеб были установлены карточки. Нормы выдачи несколько раз пересматривались в сторону уменьшения. В самый пик дефицита бойцы на передовой получали по 500 граммов в сутки, рабочие – по 250, служащие и иждивенцы – по 125.
Старшая сестра Тамара обычно ходила отоваривать карточки. Изнуренной девочке приходилось напрягать оставшиеся силы, чтобы выстаивать огромные очереди. Потому что на ней, как на старшей, лежала особая ответственность. Она знала: если вернется с пустыми руками, будет невыносимо встретить ждущие, вопросительные взгляды оставшихся в квартире детей. Галя, пока не слегла, ходила с трехлитровым чайником в мороз и пронизывающий ветер к водокачке. Однажды она упала, разбив колени, забрызгавшись водой, которая превратилась на худой одежонке в лед. А капли этой воды смешались с горькими детскими слезами от обиды, боли и бессилия.
Предаться отчаянию и обволакивающей сознание апатии, которая обычно является спутницей человеческого истощения, в какой-то мере не давало радио. Слушали голос Левитана, который зачитывал важные правительственные сообщения, сводки Совинформбюро. А еще детей поддерживали письма с фронта от отца. Единственным источником тепла в холодной квартире дома на Лиговском проспекте была печка-буржуйка. Но где взять дрова? В ход пошли стулья, столы, другая мебель, с которой связаны воспоминания о довоенном уюте, даже… книги.
А что же мама? Все производство в осажденном городе было переведено на военные рельсы. Поэтому она осталась без работы. Ее отправили убирать окоченевшие на улицах, в подъездах трупы скончавшихся от голода или погибших при обстрелах горожан. Но силы ее к тому времени начали таять, и она слегла. Галя вышла на улицу вынести мусор, а когда вернулась, то мама уже умерла. Случилось это 21 апреля 1942 года. Можно представить ужас, отчаяние ребятишек и повисший в воздухе вопрос: как же теперь будем жить?
Разлука
Галина Антоновна снова «приподнимает» лежащие на сердце тяжелые «плиты» переживаний той страшной поры:
– Скончавшаяся мама три дня лежала на кухне. Гробов не было, поэтому мы завернули тело в палас, зашили. Пришли дружинники и увезли маму на кладбище, положили, как и сотни других умерших ленинградцев, в вырытую бульдозером траншею и закопали. Сестра отца, тетя Поля, узнала у них место этой братской могилы на Волковом кладбище. После смерти мамы она, зная, что нам грозит верная гибель, решила отдать нас на попечение государства. Я к тому времени уже не могла ходить, и она повезла меня на тележке в больницу. Туда же определили младшего Толю. Виктора приняли в детский дом. Старшей сестре уже исполнилось 15 лет, и ее не взяли туда. Она, оставшись в городе, вскоре пошла работать.
Вероятно, персонал лечебного учреждения не успевал справляться с большим потоком больных, и на поступившую, исхудавшую и похожую на тень Галю, никто не обращал внимания. Торопливо проходивший мимо доктор, наконец, заметил ребенка и уставшим голосом спросил:
– Девочка, ты как здесь? Где твои родители?
Галя прошептала бескровными губами:
– Мама умерла, папа на фронте…
У ослабевшей от голода Гали опухли ноги, а от долгого, неудобного лежания еще и скрючились. Поэтому в больнице не могли снять валенки, пришлось их разрезать. Хирург вначале даже намеревался ампутировать конечности, но потом передумал. Длинные волосы остригли, и худоба стала еще сильнее бросаться в глаза. Но медики начали активно выхаживать девочку: кормить, делать ванны, выносить на солнце…
Брата Виктора приняли в детский дом (потом его эвакуировали в город Сызрань Куйбышевской области), а младшего Анатолия также положили в больницу. Здесь малыша подлечили и определили в детский дом. Оттуда его воспитанников повезли «на перекладных» в эвакуацию, но эшелон до места не доехал – его разбомбили фашистские самолеты.
– После войны мы пытались Толю отыскать, – вздыхает Галина Антоновна, – папа писал, делал запросы в разные учреждения, но безуспешно. А может, брат и не погиб, вдруг кто-то подобрал его и приютил. Но что в состоянии рассказать и пояснить взрослым трехлетний ребенок?
Война принесла не только физические, но и душевные страдания. Что тяжелее? Ничем не измерить. Больно видеть муки родного человека и еще больнее становится от невозможности облегчить его участь. Больно и расставаться с ним навсегда, покидая разоренное, остывшее семейное гнездо.
Некоторое время Галя пожила в детском доме в Ленинграде, где содержались такие же осиротевшие ребятишки, опаленные общей бедой. Она вспоминает такой случай:
– В детдоме однажды нам сказали прополоть грядки с брюквой. От голода мы объели зелень. Боясь, что нас будут ругать воспитатели, корешки затолкали обратно в землю. Конечно же, росточки увяли…
Был подготовлен к эвакуации и детский дом, в котором содержалась Галя. Вначале ребятишки и сопровождающие добрались до Волхова, потом на пароходе – через Ладожское озеро, ежеминутно рискуя угодить под вражескую бомбежку. И наконец, по железной дороге в Сибирь, в старинный город Тобольск. Только здесь смерть отдернула свои когти от девочки.
За худыми, не по-стариковски сгорбленными спинами едущих в эвакуацию ребятишек остался огромный, холодный город-призрак. Но он продолжал обороняться и не покорился врагу, заплатив за свое достоинство неимоверно большую цену. Да, дети, женщины, старики не являлись непосредственными участниками обороны, не держали в руках оружие и не ходили в атаки на врага. Но их оружием являлись стойкость, мужество, которые укрепляли тех, кто сражался непосредственно в окопах, «перетекали» словно из одного сообщающегося сосуда в другой. Предположим, что обезумевшая толпа гражданского населения устремилась бы из города на оборонительные порядки войск Ленинградского фронта. В панике и хаосе город точно бы не удалось удержать и последствия не сложно представить. Но этого не произошло, прогнозы и ожидания врага не сбылись.
Школа жизни
Человеческую жизнь иногда сравнивают с горящей свечой. Ленинградская же свеча горела с двух сторон: люди тысячами гибли от голода-холода, от бомбежек и обстрелов. Их последний стон, хрип, шепот, молитва не были тогда слышны миру. Однако огоньку этой свечи не суждено погаснуть во времени. Он и нам, ныне живущим, освещает путь. Напоминает о той высшей мере страданий, жертвенности и небывалого величия человеческого духа, которую показали ленинградцы всем последующим поколениям.
В Тобольске Галя прожила два с половиной года. Детдом к концу войны возвратился в Ленинград, но девочку вызвал к себе отец, находящийся на излечении в одном из госпиталей Иркутска. Здесь он женился на санитарке и остался жить, а Галя вошла в новую семью. В Иркутске окончила среднюю школу, в 1946 году поступила в ветеринарный техникум. Получив профессию, приехала по направлению в село Казачинское. Такой вот поворот судьбы.
Отец Антон Филиппович, будучи израненным, скончался в 1953 году и нашел свое последнее пристанище на Лисихинском кладбище города Иркутска. Война укорачивает человеческие жизни.
В таежной глубинке, на ветеринарной станции, Галина Антоновна проработала около 50 лет на разных должностях, включая главного врача. И везде она проявляла лучшие потомственные черты ленинградки: точность, честность, тактичность, доброжелательность. А к ним добавились и качества, приобретенные суровой блокадной школой жизни: терпение, умение довольствоваться малым, стойкость. Такая школа дорогого стоит.
