Стихи и проза жизни поэта Владимира Скифа
Владимир Скиф – известный не только в Иркутске, но и в России поэт – в этом году отметил 70-летний юбилей. За книгу стихов «Все боли века я в себе ношу», где собраны лучшие поэтические произведения за несколько десятилетий, он получил премию губернатора Иркутской области в сфере культуры и искусства. Казалось бы, можно почивать на лаврах. Однако Владимир Скиф не устает удивлять своих коллег и поклонников.
В 2014 году поэт выпустил в свет свои «Скифотворения» – сборник верлибров, который стал в Приангарье «Книгой года», а потом представил свой вариант перевода «Слова о полку Игореве», за который получил две награды: премию издательства «Российский писатель» и международную литературную премию «Югра». В 2015 году он собрал свои четверостишия в миниатюрном сборнике «Где моей скитаться грусти», а также прозаическую книгу «Байкальское Переделкино» – воспоминания об известных людях, чьи судьбы связаны со священным озером.
– Владимир Петрович, не думала, что вы пишете верлибры.
– На самом деле я писал их всю жизнь. Но «Скифотворения» – это не только верлибры, а еще и звуковые, и даже графические стихи. Сюда вошли строки разных лет, начиная с самых ранних, которые я писал в 1960-е годы прошлого столетия, когда служил в армии – в морской авиации. Там в библиотеке Дома офицеров я впервые открыл для себя стихи Велимира Хлебникова. Помню, для меня, деревенского паренька, это было настоящее потрясение! После чего я впервые пробовал работать со звуком, и мои эксперименты оказались неплохими упражнениями для наращивания поэтических «мускул». Хотя среди экспериментальных стихов есть и вполне самодостаточные. Вот, например:
Тишина обрывалась, как тонкая нить,
Я связывал ее губами.
Это были узелки памяти.
Есть и веселые:
Посмотрел, откуда капает,
А оно капнуло мне в глаз.
Или еще:
Я знаю: без курков стреляет бескурковка.
А есть очень грустные, даже трагические. Например, когда моя девушка не дождалась меня из армии, я написал:
Сегодня моя душа получила новые костыли по твоему рецепту,
Твои губы застыли в улыбке – им нравится звук костылей по асфальту.
С давних лет я очень люблю играть словами, радоваться неожиданному слову и даже придумывать новые слова, как допустим слова «светостой», «печальница», «перводождь», «встречальными свечами», «люболов», «слоноход», «ворончато», «вородруг», «друговраг» и другие. Для меня – это попытка сказать нечто новое и необычное и найти своеобразную, неповторимую метафору.
– Кстати, об экспериментах со словом. Как вы решились создать свой перевод «Слова о полку Игореве»?
– Я готовился к этому 15 лет, и работалось мне непросто. Впервые я подумал о том, что я бы мог перевести «Слово о полку Игореве» после того, как прочитал вариант нашего современника – московского поэта Игоря Шкляревского. Раньше у меня даже мыслей таких не было, ведь это произведение переводили такие великие люди, как Василий Жуковский, Аполлон Майков, Дмитрий Лихачев, Николай Заболоцкий, Константин Бальмонт, Георгий Шторм, Василий Капнист, Михаил Деларю!
Я попробовал, но первый неудачный опыт сразу уничтожил. Зато после этой попытки я начал собирать библиотеку, связанную с поэмой, и сейчас в ней огромное количество книг, среди которых около 30 различных переводов, научные труды и «Слово о полку Игореве» в оформлении различных художников. Помню, особенно меня поразили иллюстрации Анатолия Дмитриевича Заболоцкого.
– Известного кинооператора и фотографа?
– Да, замечательного фотохудожника. До этого я видел только графические работы Владимира Фоворского, Дмитрия Бисти, Ивана Билибина, Юрия Селиверстова, гравюры на дереве Николая Егорова. А это были цветные иллюстрации, которые настолько соответствовали «Слову о полку Игореве», что тогда я понял, как на восприятие этого произведения влияет пейзаж. То есть природа в нем выступает как отдельный персонаж повествования. Невольно даже рождается предположение, что автор «Слова о полку Игореве» сам был участником этих событий, ведь, по утверждению многих исследователей, он был гениальным художником. Кстати, поэтому в моей книге есть и графические листы московского художника Николая Васильева, и цветные иллюстрации фотохудожника Сергея Дмитриева.
– То есть тогда вы вдохновились снова?
– Да, сделал еще один набросок, остался недоволен, и решил, что это не мое. Но когда я собрал библиотеку, и многие книги были прочитаны, в какой-то момент я понял, что созрел. И когда в 2000 году я прочитал перевод читинского поэта Михаила Вишнякова, через некоторое время у меня вдруг родился запев:
Слово святорусское как совесть,
Не пора ли, братья, рассказать
О походе Игореве повесть,
Будто русский узел развязать.
Не по замышлению Бояна,
По былинам нынешних времен
Песнь начнется и залечит раны,
Те, что кровоточат испокон.
Коли запоет Боян бо вещий,
Свяжет мир небесный и земной,
Белкою по древу затрепещет.
Кстати, здесь я должен оговориться, что использованное в первоисточнике слово «мысь», на мой взгляд, это не мысль, как переводят некоторые поэты, а именно белка (толковый словарь Даля указывает, что в Псковской губернии еще в XIX веке белку называли «мысь». – Авт.) Не мог художник такого уровня путаться в видеоряде, поскольку и дальше идет сравнение с животным миром:
Серым волком прянет под луной,
Вскинется орлом под облаками,
Вспомнит про усобицы князей.
Есть еще моя интерпретация слов «карна» и «желя». Кто-то из переводчиков представляет, что это некий змей, который напал на русское войско по окончании битвы. Например, Евгений Евтушенко переводит метафору автора «Слова…» следующим образом: И Кара Жлян – змей черной масти – огнем плевался и рыгал, и все драконии напасти из дымной пасти извергал…» А на мой взгляд, это жалость к гибельной судьбе Игорева войска и весть, которая разнеслась по всей русской земле.
Конечно, я не сравниваю себя с великими переводчиками, но мне хотелось изложить текст так, как я его понимаю и чувствую. Известно, что в любом произведении незримо присутствует автор, а переводчик невольно становится соавтором-интерпретатором. На мой взгляд, «Слово о полку Игореве» – великое произведение о русской земле и единении народа. Автор в нем буквально криком кричит, что нужно быть братьями не только по крови, но и по духу. Валентин Распутин в своем эссе о «Слове…», которое он разрешил мне поставить предисловием к моей книге и тем самым, по его словам, благословил меня на эту работу, писал, что если бы мы на некоем высшем суде представляли лучшее, что было написано, то это были бы «Слово о полку Игореве», произведения Пушкина и Достоевского. Трудно с этим не согласиться.
– После «Слова о полку Игореве» вы и за прозу не побоялись взяться. Я имею в виду «Байкальское Переделкино».
– Все было немного иначе. За написание этой книги меня попросил взяться тобольский издатель Аркадий Елфимов. Он уже много лет выпускает серию книг «Тобольск и вся Сибирь», давно дружит с иркутским отделением Союза писателей России. В серии уже вышло около 20 книг, но ему и этого показалось мало, и он стал издавать приложение к данному альманаху, под знаком которого в его издательстве благотворительного фонда «Возрождение Тобольска» выпущено уже много книг иркутских писателей, в том числе Валентина Распутина, Михаила Трофимова. Поначалу, когда Аркадий Елфимов предложил мне написать о творческих людях, чьи судьбы связаны с Портом Байкал, я отказался, ведь тогда у меня не было опыта создания прозаических произведений. Но потом все-таки взялся за это дело, ведь я сам живу в Порту Байкал более 30 лет и, как говорится, хорошо знаю предмет. И у меня вдруг стало получаться. Более того, я писал эту книгу с огромным удовольствием. Потом решил перемежать прозу стихами – своими и тех людей, о которых я пишу. Кстати, мы публиковали главы этой книги с 2013 года в журнале «Сибирь» и получили хорошие отзывы.
– О ком вы пишете в этой книге?
– С Портом Байкал и нашим великим озером были связаны судьбы лучших писателей России. Туда на рыбалку к Глебу Пакулову приезжал Виктор Астафьев. Там жил Валентин Распутин, и Вампилов подыскивал себе домик. Там жили композитор Стуков, издатель Есипенок и многие другие. В книге также появилась глава о Чехове и о поэтессе Марии Аввакумовой.
– А она какое имеет отношение к Порту Байкал?
– Мария Аввакумова несколько раз по приглашению Валентина Распутина была на празднике русской духовности и культуры «Сияние России» и на Байкале. Очень привязалась к этому месту, и у нее возникла переписка со мной и с Глебом Пакуловым. Она, кстати, написала очень хорошую рецензию на его книгу «Гарь». Кроме того, подружилась с художником Евгением Ушаковым и испытала настоящее потрясение, когда увидела его берестяные картины. Потом по ее рекомендации приехала в Иркутск режиссер-кинодокументалист Клавдия Хорошавина, которая снимала фильм о затоплении ангарских деревень. Она живет в Архангельске, а родилась в селе Кежма Красноярского края. Ее съемочная группа планировала снимать фильм про Распутина, но он не смог участвовать в этом проекте. Но, тем не менее, получился очень любопытный фильм – «На дне», о зонах затопления ГЭС на Байкале и Ангаре. В книге много и других интересных историй.
– А как родился ваш сборник «Где моей скитаться грусти…»?
– Это книга четверостиший. Иногда бывает так, задумываешь стихотворение, и рождается всего четыре строчки, а дальше хоть стреляйся – ничего не идет. Например, вот небольшое стихотворение, которое я еще в молодости посвятил своей жене:
Ты меня навек очаровала.
Ты однажды в зимней тишине
Мою душу, как цветок, сорвала
И в своем поставила окне.
А с другой стороны, что тут еще добавишь? Четверостишия – самая распространенная форма стихосложения и к тому же самостоятельный поэтический жанр. Вспомним хотя бы стихотворение Федора Тютчева «Умом Россию не понять». Иногда четверостишия получаются более емкими по эмоциональному наполнению, чем стихи более крупных форм. Наверное, поэтому книга в миниформате получилась такой завершенной. И стихи, которые вошли в нее, уже находят отклик в сердцах людей, порой удивительным образом совпадая с их душевным состоянием. А для поэта такие отзывы важнее всего.
