Признак переходной эпохи

В марте нынешнего года вышла в свет книга «Этнические рынки в России: пространство торга и место встречи». Книга, посвященная проблеме постсоветских этнических рынков, появилась в нашей стране впервые.

Издание создано интернациональным коллективом авторов, один из соредакторов – доктор исторических наук, профессор ИГУ Виктор Дятлов. В интервью «Областной» Виктор Иннокентьевич рассказал, почему именно этнические рынки стали объектом исследований, какую роль выполняла знаменитая иркутская «Шанхайка», и актуальны ли рынки под открытым небом в наши дни.

– Виктор Иннокентьевич, как получилось, что вы, доктор исторических наук, профессор, взялись за изучение такой неакадемической темы? Казалось бы, «Шанхайка», что там изучать…

– Действительно, я востоковед, писал докторскую диссертацию по торговым меньшинствам в странах Арабского Востока и Тропической Африки. Вполне академическая тема, очень интересная. Когда перестройка началась, я видел, как появилась «Шанхайка». Тогда же понял, что никто этот процесс не изучает, а он, между тем, был революционным. Ситуация менялась в течение нескольких месяцев. Базары и рынки в то время за собой и статистики толком не оставляли, не говоря уже о письменных источниках. Информация, факты могли пропасть, и именно это подвигло заняться исследованием. Признаюсь, что для меня это очень сложно оказалось. Я ведь историк по образованию, по культуре, по происхождению, а тут потребовался профессиональный исследовательский инструментарий социальной антропологии, этнологии, экономической социологии. Этому нас не учили на истфаке ИГУ и в аспирантуре МГУ. Пришлось для себя осваивать очень много других наук. Было непросто – везде своя терминология, свои научные языки, концепции.

С 90-х годов исследованием мигрантов и этнической экономики занимается интернациональный коллектив, объединивший ученых, начиная от Владивостока и заканчивая Познанью. Это неформальное объединение. Мы многие годы работаем вместе, когда есть возможности, собираемся, пишем книги, потом снова расходимся.

Книга «Этнические рынки в России: пространство торга и место встречи» – труд общий. И книгу писал не весь наш коллектив, а те, кто, так или иначе, интересовался именно рынками. Среди авторов – двое ученых из Польши (один из них мой ученик), один из Японии, наш друг и коллега, еще одна ученая – из Германии.

– Вы говорите, что помните момент появления «Шанхайки». Расскажите, какой она была в те годы?

– Действительно, за «Шанхайкой» я слежу с первых месяцев ее существования. Она возникла, когда в Иркутске появились китайские мигранты, торговцы, челноки. Они значительно отличались от нынешних китайцев – это были люди явно крестьянского вида, одетые в советские довоенные шинели. Заметно было, что они потерянные: по-русски не понимают, в городе ориентируются тяжело. На дворе 1990/1991 год, когда есть нечего, одевать нечего, вообще ничего нет. А тут появились эти челноки с сумками. Они торговали везде вразнос, но потом стали концентрироваться на улице Урицкого. Я помню, что тогда по ней невозможно было ходить: толпа людей, шум, гам, грязь, мочой пахнет. Поэтому мэрия приняла решение определить китайцев куда-то в сторонку, а тут как раз закрылась сапоговаляльная фабрика. Фабрика – это звучало очень гордо, на тот момент она представляла собой несколько дореволюционных деревянных домов, можно сказать, халуп. Так вот их снесли, а на этом месте образовалась «Шанхайка». На площадке, усыпанной гравием, торговцы расстилали газеты и на них расставляли товары. Потом уже появились ряды, прилавки, контейнеры.

– Вообще насколько рынки под открытым небом изучены на сегодняшний день?

– Предшественниками постсоветских рынков являются колхозные и вещевые рынки (так называемые барахолки) поздней советской эпохи. Они тоже практически не изучены. С одной стороны, колхозные рынки были вполне законными и признанными. Колхозник мог продать свои излишки с дачи – пару мешков картошки или поросенка, и это нормально. Но ведь там торговали и те же самые кавказцы с их товарами. Это трафик – поди-ка доставь мандарины из Абхазии и продавай их в Иркутске. В этом были задействованы сотни людей, большие деньги, ресурсы, и таким образом за официальной вывеской колхозного рынка действовали вполне развитые рыночные отношения. Их не должно было быть, но они были. Советская эпоха трудна для исследователей, историков тем, что это самая закрытая эпоха. Дело даже не в патологической секретности – вообще все засекречивалось, но в том, что какие-то вещи не признавались существующими. Поэтому я не думаю, что про базар слишком много отложилось материалов. Вот, например, дореволюционные базары – шикарная тема для исследователей, материалы в архивах найдутся. А вот базары, барахолки, колхозные рынки 1960-х–1970-х годов – черта с два. Хотел бы ошибиться, но получается, что очень важный феномен социалистической эпохи не изучен и не будет изучен вообще из-за отсутствия информации. Это одна из причин, почему мы начали этническими рынками заниматься.

– Существуют ли подобные «Шанхайке» рынки в других странах?

– Конечно, существуют. Например, в Восточной Европе, взять тот же стадион в Варшаве, там был русский рынок, теперь это вьетнамский рынок. Такие рынки – признак переходных эпох, когда старая модель снабжения, торговли перестает работать, а людям надо жить, и они берут ситуацию в свои руки. Кажется, что все эти рынки существуют разрозненно сами по себе. Но на самом деле они связаны товарами, челноками – это миллионы людей, гигантские потоки товаров, денег, человеческих усилий, контактов. И получается огромная система общемирового масштаба.

– Сейчас «Шанхайку» перенесли в «Китай-город». Как вы считаете, это закономерный процесс?

– Перенос – это следствие двух однонаправленных тенденций. С одной стороны, ситуация в экономике устаканилась к нулевым годам. И роль рынков – не только этнических, но и вообще рынков под открытым небом – снизилась. В 1990-е годы рынки под открытым небом были в центре жизни, снабжения, они играли гигантскую роль. Бедному человеку, а почти все были бедные, некуда было деваться – он шел на рынок и покупал там мешки сахара, муки. Но эта чрезвычайная ситуация закончилась. Возникли ритейлерские сети, моллы, большие магазины, торгово-развлекательные центры различных ценовых уровней. Люди, которые ходили на «Шанхайку», перестают туда ходить. Теперь есть другие места, где за примерно сопоставимые деньги можно совершить покупку в цивилизованных условиях, например, джинсы не на улице мерить, а в примерочной. Это объективный процесс, когда большой бизнес стал выдавливать рынки под открытым небом, в том числе, этнические, на окраину экономической жизни. Где они, в принципе, и должны быть при нормальных условиях. С другой стороны, сказалось давление властей, которые начали задумываться: центр города, а тут трущобы, контейнеры – это не эстетично, плюс транспортные заторы, антисанитария. Если бы власть начала выдавливать рынок с 1990-х годов, ничего бы не получилось – его просто нечем было заменить. Поэтому вот эти два однонаправленных действия – экономические механизмы и политика властей – привели к тому, что рынки стали уходить на периферию экономической, социальной жизни, в том числе, на периферию города.

Но это не означает, что сокращается роль китайского торгового бизнеса. Когда государство стало выдавливать открытые рынки, людям, которые на них работали, пришлось осваивать другие форматы. Как мне говорил знакомый: захожу на площадь Чекотова – там все лица с «Шанхайки». Площадь Чекотова – это юридически оформленный рынок, который находится в специально построенном здании.

Китай стал мировой фабрикой. А раз у него такое место в мировой экономике, он чрезвычайно нуждается в развитой и разнообразной сети продвижения своих товаров. Поэтому рынки под открытым небом могут менять место, формат и даже значение для города, но продолжают оставаться инструментом продвижения китайских товаров.

– Как вы думаете, могут ли в наши дни рынки под открытым небом снова стать востребованными?

– Рынки под открытым небом были не только центром снабжения, они оказались способом интеграции в новые экономические условия огромного количества советских людей, которые потеряли прежний статус, прежний источник существования, прежнюю жизнь. Всем этим людям надо было жить, детей кормить, учить. Нужно было зарабатывать деньги, когда предприятия, исследовательские институты закрывались. Через рынок, базары, торговлю, челночничество советские люди приспособились к новым условиям. Для кого-то торговля на рынке была предпринимательством в полном смысле этого слова, то есть деятельностью, рассчитанной на получение прибыли, а для кого-то это был лишь способ добывания средств к существованию. Такая деятельность позволила миллионам людей выжить – не умереть с голоду, не деклассироваться и не перейти в банды.

Сейчас рыночные отношения схватились, встали на ноги, их уже особенно не вытравишь. Однако теоретически в случае тяжелейшего кризиса я не исключаю возможность того, что значение рынков снова может вырасти. Этот сценарий можно рассматривать как запасной вариант на крайний случай социальных, стихийных бедствий, кризисов, упадков.