Там, где кончаются дороги

Должно быть, у каждого человека случается счастливое время открытий. Случилось и у меня в таежной стороне Заларинского района. Узнав, что где-то в глубинке находится заброшенная деревня со звучным названием Русь, я стала просить мэра свозить нас туда, ведь неизведанное, забытое, отрезанное от цивилизации всегда притягательно для искателей приключений. Но то времени у мэра не было, то дороги раскисли… Ждать поездки пришлось долго. Однако, отправляясь в Русь, я даже предположить не могла, что главная встреча произойдет не там, а в деревне Таежной.

Кому на Руси жить хорошо

Сегодня Руси нет ни на одной официальной карте. Лет тридцать прошло, как в селе в последний раз валили лес, теперь от былого осталась только память. Директор Заларинского краеведческого музея Галина Макагон рассказала, что образовалось поселение во время Столыпинской реформы, в 1911 году, переселенцами из центральной России. Отсюда и название. В советское время в основном здесь селился наезжий народ со «всячинкой». Работала база леспромхоза, склады коопзверопромхоза. Люди сдавали грибы и ягоды, сушеный орех, занимались пушным промыслом. Деревушка, по тогдашним меркам, была небольшая – дворов сорок, но бойкая. Ребятишки партизанили по чужим огородам, молодежь бегала вечерами на танцы, а старики собирались на завалинках обсудить последние новости. В конце 80-х, когда выпластали в округе леса, народ начал разъезжаться. Сначала в соседний Таежный, потом поближе к райцентру. К перестройке о Руси уже ничего не напоминало. Будто корова языком слизнула и дома, и начальную школу с клубом. Зато частыми гостями в округе стали браконьеры. Круглый год стреляли почем зря и птицу, и зверя, пока почти всех не перебили.  Еще немного такой жизни, и превратились бы эти места в необитаемые, да лет пять назад здешний участок оформил в аренду иркутский предприниматель. Чтобы следить за порядком, поселил в единственном, чудом уцелевшем доме егеря с женой. Эта семья и возродила Русь. К ним, в поисках неведанных для городских жителей радостей, потянулись многочисленные хозяйские друзья и знакомые. Заручившись разрешением, поехали туда и мы.

От Хор-Тагны до Руси всего-то чуть более 20 км, но дорога до того расхлюпанная, что путешествие занимает не один час.

– В мае еще сложнее будет. Пока дорога совсем не отошла, как-нибудь проедем, – ободряющее улыбнулся мэр района Владимир Самойлович, забираясь на переднее сиденье уазика. – Здесь в нормальное время воды нет, а сейчас сплошь текут ручьи.

С гор вразнохлест катятся мутные потоки, проскабливают лед, и он, пропитанный донной грязью, дырявится и пухнет, словно перестоялое тесто.

– Это еще «асфальт», дальше интереснее будет, – ухмыляется водитель.

Машину нещадно кидает из стороны в сторону. Разворачивает и наклоняет, грозя перевернуть окончательно.

Подъезжаем к реке. Хорка сплошь скована льдом, но у самого берега пробивается живая вода. Пытаемся перебраться по первому броду.

– Пойдем проверять или так поедем? – рассуждает вслух водитель и тут же решается. – Нормально, держитесь только крепче!

Дымя от натуги, мотор ревет на пределе возможности. Лед под груженой машиной крошится в мелкую пыль. Каким-то чудом выбираемся на противоположный берег. Ползем по чуть-чуть, домкратим колеса, но через десяток метров машина окончательно садится на брюхо. День переваливает за вторую половину. Понимая, что откопка может занять много времени, решаем с фотографом выдвинуться пешком. Если свет уйдет, запечатлеть на камеру ничего не получится. Для успокоения совести мэр вручает нам рацию:

– Здесь идти-то осталось километра три. Только никуда не сворачивайте. Если что, на седьмой волне выходите на связь. Мы постараемся вас догнать.

Дождь сонно сыплет из низких туч. Над дорогой висит туманная кисея, разъезжающимися ногами разбрызгиваем в лужах грязь. Налетает ветер, вытаивая серую тьму. Впереди развилка. Куда идти: вправо, влево? Рация упорно молчит. То ли сломалась, то ли изначально ее выдали только в качестве антуража. Выбираем более исхоженную правую сторону. Кажется, бредем уже не один час. Несколько раз решаем повернуть обратно, но почему-то вопреки логике идем и идем вперед. Тени деревьев, прежде прозрачно-синие, резко чернеют. Поваленные пни с судорожно простертыми корнями внушают суеверный страх. Мнится: вот-вот налетит медведь. Чем от него отбиваться? Фотоаппаратом?! Наконец, выходим на утоптанную тропинку, и та, весело струясь среди деревьев, с каждым шагом приближает нас к желанному окончанию пути.

Все явственнее слышится собачий лай. Затем в чистом поле вырисовывается бревенчатый дом с российским флагом на крыше.

– Скажите, пожалуйста, это Русь? Мы журналисты, мэр застрял на машине, пришлось идти пешком…

– Через реку-то как перебрались? Мы в курсе, что вы должны были приехать. Нас хозяин загодя предупредил. И собачки оповестили. Вас еще не видно было, а Соболь нам уже доложил.

Знакомимся: Сергей и Надежда Сороковиковы. Пока еще светло, Сергей ведет к загону сфотографировать кабанов. В первом, у дальнего забора, яростно вспенивает землю у основания деревянного столба огромный секач. Вся его стать говорит об огромной силе, даже свирепости. Форма тела – объемный грязно-коричневый клин, и мощные короткие ноги совершенно отдаленно напоминают ленивую домашнюю хавронью… Проломившись сквозь кустарник, кабан мгновенно оказывается в опасной близости.

– Нельзя! Я тебя привяжу! – орет Сергей огромному зверю.

Оказалось, Васька ломанулся за угощением. Поняв, что гости пришли с пустыми руками, тут же теряет всякий интерес и бесцеремонно поворачивается задом.

В соседнем отсеке матка с новорожденными поросятами. Шестерыми опоросилась буквально вчера. Но подходить близко нельзя, предупреждает хозяин. Мамаша, начав волноваться, может налететь и в ярости сильно поранить и даже покалечить.

Подростки из прошлогоднего помета носятся в следующем вольере. Их практически не видно в наползающих сумерках. Только по дрожащей изгороди можно судить, что «детки» уже достаточно большенькие.

– Полгода на воле прожили и к жилью вернулись. Отощавшие, худючие. Видно, не понравилось им на вольных хлебах, – лукаво улыбается Сергей.

Повернув к дому, рассказывает, что живут они с Надеждой в Руси уже четвертый год. До того, как обосноваться в тайге, он работал на тракторном заводе в Шелехове. Так бы и жили они, наверное, в городе, если бы с работой все было нормально. Но с заказами, говорит, становилось все хуже, а «конторских» все больше. Уволился, а потом купил в киоске газету с объявлениями. Случайно разглядел, что в Заларинский район требуется егерь. Жене поначалу ничего не сказал. Сам съездил на встречу в Иркутск, разузнал подробности и поехал смотреть, что за Русь в лесу такая. Тогда на опушке стоял голый дом с затянутыми целлофаном окнами. Необустроенный быт, говорит, его не испугал – отец работал лесником, и пацаном он частенько пропадал в тайге вместе с родителем. А вот тишина и простор приглянулись: ни тебе суеты, ни выхлопной гари. Уговорить Надежду было делом пустяшным. Та привыкла мотаться с мужем по свету: то в город его потянет, то на родину в Бурятию. Дочки выросли, своими семьями обзавелись, чего у них под ногами мельтешить? Хозяин помог стройматериалами и рабочими руками. Мигом ремонт спроворили. А вскорости тот привез лошадей для будущих верховых прогулок и охоты. Через год хозяйство обогатилось козами, курами, кроликами и коровой. Аппетит у гостей на свежем воздухе разыгрывался нешуточный, а дикое мясо не в пример домашнему, само к столу не подходит. Нынче завез баранов, а еще придумал разводить диких кабанов. Отлавливают компанией в лесу, часть, конечно, потом забивают, но остальных откармливают, случают по парам и подросших кабанчиков выпускают обратно в лес. Работодатель положил Сергею твердый оклад и вменил в обязанность не только вести домашнее хозяйство, но и следить за пожарами, а еще подкармливать лесных обитателей. Овес для кабанов и сено для копытных егерь раскладывал каждую зиму по кормушкам исправно. И зверь снова вернулся в эти места. А вот браконьеры отступили. Первое время, вспоминает Сергей, еще пакостили, а потом удалились восвояси: то ли высоких друзей испугались, то ли постоянного догляда.

Надежда тоже все это время без дела не сидела. Насадила кустов да ягод, заставила мужа настроить теплиц и парников. Теперь соленьями-вареньями полки в подполье доверху забиты, а в первый год, вспоминает, картошку с морковкой с собой в мешках везли. И хлеб с молоком в картонных коробках. А нынче, пожалуйста, и молочко парное со сливками, и хлеб подовый из русской печи.

Надежда к гостям привычная. Мигом угощения на стол мечет. И говорит, говорит:

– Сначала, когда Серега сказал, что до ближайшего населенного пункта 25 км, я запаниковала: как мы будем питаться? А сейчас самой смешно. Летом у нас за баней ручей. Свет получаем от аккумулятора. В телевизоре несколько каналов – спутниковая антенна. Первое время тяжело было, что связь раз в неделю. Столько новостей, девчонкам все хочется рассказать. А пока дождешься переговоров-то, уже что-то забудется. То следы какие увидели, то ягнята у нас народились… Часов по пять болтала по телефону, наговориться не могла. Теперь полтора часа хватает. Всем позвоню, про внучат узнаю, и обратно.

Для переговоров супруги выезжают в Таежный. Деревни давно уже нет и в помине, а вот сотовая связь ловит. Связываются с родными, заказывают хозяину продукты и лекарства, а то и чего из одежды. Тот исправно раз в три недели все доставляет. Зимой приезжает чаще. И всегда с компанией. В доме у каждого есть собственное место, обозначенное индивидуальными табличками. «Кровать двухъярусная повышенной комфортности», например, принадлежит механику-водителю «Всея Руси», а одноярусная, «на шкуре педикулезного медведя», закреплена за «диспутантом и академиком дядей Колей». Туалет ручной работы, выполненный по экологическим технологиям, с круглосуточным режимом, без выходных и перерывов на обед, превращен в импровизированный музей. На фотографиях, расклеенных по стенам, запечатлены и сцены охоты, и стройка, и веселые праздники.

– Да у нас теперь гости гораздо чаще бывают, чем в городе, – смеется Надежда.

– А когда одни остаетесь, не страшно? Все же лес кругом, медведи…

– А чо вам медведь? – вскидывается муж. – Ну и пусть себе ходит. Я дайче уже одного видел. Пошел утром по ручью, но и как раз на лежку вышел. Сразу собак выпустил, они его километра за три от дома поставили. А лежку-то где сделал? Где ребятишки у нас летом играли, шалаш ладили. Они уехали, а косолапый в ем и расположился. Теперь внучат подальше пускать не будем.

За разговором и разносолами время бежит незаметно. Мерно шумит, будто глубоко дышит, стиснутая горами тайга. В темном небе зажигаются бледные, еще незрелые звездочки.

– Пора в дорогу, – поднимается от стола мэр. – Вода по броду идет, забереги моет, если поднимется, мы на лед не заскочим.

Долго прощаемся с гостеприимными супругами, относим в машину подарки – Надежда расстаралась. Снова катим по бездорожью, застреваем и, чертыхаясь, откапываем утонувшие в грязи колеса.

– Это, конечно, не то, что я ожидала, – думается в полудреме. – Телевизор, антенна… Не медвежий угол, а фазенда для развлечения богатеев… Наездились по курортам-то, теперь на Русь посконную потянуло… И тут же обрываю злые, несправедливые мысли: «Пусть уже лучше так, пусть будет все частное, зато под присмотром. «Все вокруг народное» мы уже проходили»…

Уходящая натура

«Вот здесь когда-то был клуб, Дом культуры в смысле, – кивает водитель в сторону дикого леса. – А вон там – магазин и школа». Вглядываюсь: кругом частокол деревьев. Сложно даже представить, что сейчас наш уазик трясется по колдобинам некогда центральной улицы крупного поселка. Таежный – это тебе не Русь. В нем в свое время, говорят, домов было более сотни. Также готовили лес, но поболе. И заселялось село на три года раньше. Да не в чистом поле выросло, а на месте бурятских стойбищ. Еще с полдесятка лет назад здесь оставалось несколько семей. А теперь живет одна старушка. К ней-то мы и решили заглянуть в гости.

В самом начале бывшей деревни еще встречаются хлипкие останки строений. Есть даже вполне приличный домишко. Местные говорят: временами останавливаются в нем два брата – на охоту наведываются. Но чтобы попасть в нужный нам проулок, приходится вновь перебираться через реку. В этот раз по мосту. Впрочем, это не мост, а одно название. Полусгнившие бревна беспорядочно нагромождены друг на друга. Щели такие, что поставь неудачно ногу, и улетишь прямо в объятия бурлящей внизу Хорки.

Бабкин домишко стоит лицом к лесу, зависая окнами и завалинкой над промытым крутоярьем. К правой стене примыкает огород, косо и шатко идущий вдоль лога, залитого до краев талой водой. Чудом держащиеся вертикально сарай и курятник почернели от времени.

– А она нас услышит? Говорят, глухая совсем. Вдруг не докричимся? – делюсь опасениями с коллегой и тут же с ужасом замечаю в двух шагах от себя, над перекладиной ворот, холодно синеющие глаза на обветренном лице. Морщины ломаным полукружьем разбегаются от глаз, придавая лицу вид такого же старого, испытанного жарой и стужей дерева, где каждая линия, каждое кольцо означает год прожитой жизни.

– Здравствуйте, бабушка, мы журналисты, – заводим по новой волынку. – Узнали, что живете одна-одинешенька, решили навестить.

Глаза, глядящие сурово, теплеют:

– А председателя с вами нет?

– Нет, мы приехали с мэром.

– Так он же говорил, что людей попросит хоть дрова мне поколоть. Я сама-то не могу. И лафет обещал через ручей положить. Это ж надо, все переломали!

Нашарив волглую веревку, старушка снимает ее с деревянного штыря и потихоньку ковыляет на улицу. По всему чувствуется, ей хочется поговорить.

– Вас как зовут?

– Нэля. Попова. У меня много фамилий. Родительская была Богачева, по первому мужу Ковалева, а потом стала Попова. Он тоже умер. Вы меня такой не фотографируйте, это я с курями справлялась. У меня так-то есть что надеть.

Бабушка рассказывает, что родилась она в Хор-Тагне. А в Таежный ее взяли в дети:

– Дядька ездил в Иркутск, вербовал людей, здесь участок открывался. Заехал к нам, а мы чо, помираем с голоду – война. Мне тогда лет пять всего было. Деревня большая была! От той горы и вот за этим лесом последний дом стоял. Коней много. Вывозка-то была конная, потом уж трактора пришли.

Садика в деревне не строили, а школа работала. Столовая маломальская – вербованных людей кормить. Баба Нэля вспоминает, как трудилась в клубе – на одной «единице». Топила печь, мыла полы, а еще к каждому празднику художественную часть готовила. Даже пришлось билеты продавать. Потом поварила на нижнем складе, а после в гараж устроилась – дети свои народились, их поднимать нужно было. Чтобы добыть лишнюю копейку, вязала веники, ходила по черемшу, а еще охотилась. Даже как-то старшему сыну в армию написала, что козла большущего подстрелила. Тот ахнул: «Мама, ты как же на это сподобилась?»

Вспомнив былое, бабушка переходит к болезням:

– Один глаз отнялся в 96-м, когда муж Володя помер, а руку на работе повредила. В промхозе работала, ветки резала. Выбила в локте, в Залари утартали, два месяца по больницам болталась, ничего не помогло. Потом что-то со мной было. И речь не такая стала. Одна, кому пожалуешься? Полтора суток отвалялась, немного ходить начала. Муж перед смертью просил: «Ты, Нэлька, только без денег не оставайся, пропадешь!» Вот я и собирала по рублю. А тут меня обокрали. Слышали? Собака на них кинулась, а они палки хвать, да с ней драться.

Историю с ограблением накануне рассказал мэр. Трое залетных парней из Саянска решились на преступление. Пока двое «дрались с собакой», третий пробрался через задний двор. Кто уж им рассказал, где бабушка прячет деньги, неведомо. Только выгребли все подчистую и деру. Ладно, что хоть старушку под горячую руку топориком не пристукнули. Но Бог, как говорится, не Ерошка, все видит. На бездорожье угодила машина в кювет. Пока выбирались, оторвали автомобильный номер, и, что удивительно, даже не заметили пропажу. По нему-то грабителей доблестная полиция быстренько разыскала. И деньги бабе Нэле вернула все до копеечки, потому как неудачливые джентльмены ничего потратить на радостях не успели. Теперь старушка мечтает положить деньги в банк, а то, не ровен час, в другой раз уведут. Только свозить ее туда некому. Баба Нэля кругом одна. Из трех сыновей двух старших похоронила. Рассказывая о них, старушка заходится слезами:

– Приехал из Заларей, с женой расскандалил, его избили, вот он и подался ко мне. Ходить не стал. Я ему: «Миша, в больницу бы тебе», а он: «Пройдет, мама». Написала знакомой: попроси, пусть приедут на скорой, так она недели две дойти до больницы не могла. А у сына ноги отнялись, синева пошла. Я ничего сделать не могла. Держала его голову на коленях и гладила. Корову надою, изо рта молоком пою, а он пьет так жадно! Потом голову на бок, я подскочила, а он неживой. А Гена в Заларях умер, в инвалидном доме. Письмо прислали, говорят, что от него телевизор и видик остались, можете забрать. А куда я поеду? Махнула рукой: пусть другие смотрят. Может, кто через это и выздоровеет. Только душа болит: где его могилка? Наверное, сожгли его, там, верно, по-другому не хоронят? Съездить бы, посмотреть, а кто меня повезет?

У младшего Коли эпилепсия. Еще, говорит, пить начал. Не он матери помощник, а она ему. Делится с ним, как случай представится, и деньгами, и продуктами.

– Бабушка, нельзя вам тут одной оставаться. Вам бы подлечиться и к людям поближе перебраться, – не выдержав горестного рассказа, советуем мы.

– Да предлагают мне переехать, председатель уж язык обмозолил, – машет та в ответ. – И хату какую-то в Хор-Тагне, говорят, нашел. А куда я от сына денусь? Он же больной весь. Как я по квартирам буду шляться, когда сын есть? Увидите его, передайте: мать ждет.

Старушка распрямилась, хрустнуло в коленях, нападавшие от сосны иголки посыпались с подола на землю. С трудом удержалась на много ходивших больных ногах.

– Вы, может, позавтракать хотите? Мне недавно колбасу привезли, грудинку я посолила. Хлеб сама стряпаю, только дрожжей вот нет. Ко мне ж из тайги идут голодные люди. Мужиков-то я не пускаю, а бабы, что по черемшу ездят, те останавливаются. Я сейчас разойдусь, ничего. Вы погодите, я вас крашеными яйцами угощу, Пасха ведь. Только вы не уйдите, дождитесь меня!

Вернувшись, баба Нэля протягивает на дрожащей руке оранжевые крашенки.

– До свидания, – машет рукой, а на глазах ее блестят недоплаканные, еще не последние слезы.

Как много в России уже увяло деревень! Тем важнее успеть увидеть оставшиеся, напитаться самобытностью ушедшей эпохи.