Режиссер Кшиштоф Занусси: В кино сейчас большой недостаток искренности
Известный польский режиссер Кшиштоф Занусси в минувшие выходные в шестой раз побывал в Иркутске и встретился со зрителями. 13 мая в Доме кино состоялся показ его последнего фильма «Инородное тело». После сеанса мастер ответил на вопросы иркутян. Событие состоялось в рамках Дней польского кино.
Зал был переполнен, да так, что режиссер, поблагодарив зрителей за внимание к его творчеству, пошутил, что он на их месте в такой погожий день лучше бы отправился на прогулку. Но иркутяне явно не пожалели, что сделали выбор в пользу Кшиштофа Занусси. В свои 77 лет мастер является общественным деятелем, физиком по первому образованию и лириком по мировосприятию, а также «человеком мира» и автором книг. Вдобавок, несмотря на возраст, Занусси обладает удивительным жизнелюбием и тонким чувством юмора.
– Ваши фильмы всегда отличаются искренностью. Это качество в вас сформировали родители? И вообще, как они вас воспитывали?
– Я ребенок войны, поэтому наше поколение не было избалованным. Выжить уже было огромным достижением. Но я помню, что в начале войны, когда мне было три года, у меня уже был некий внутренний конфликт искренности. Родители мне говорили, что нужно всегда говорить правду, за исключением тех случаев, когда немецкий солдат будет стучаться в дверь и спрашивать: есть ли кто дома. Когда я пошел в школу, отец позвал меня к себе и сказал: «Все, что тебе скажут на истории, литературе и географии – неправда, мы дома скажем тебе, как на самом деле, но ты в школе про это не говори». Потом я заметил, что некоторые другие дети тоже что-то знали. И много лет я жил в мире, где есть полуправда и полу-ложь. К сожалению, эта тенденция сейчас возвращается. Но на самом деле правда одна, и никаких полуправд не может быть. Еще и поэтому я считаю постмодернизм бредом. Правда есть, но она за горизонтом, и мы не всегда видим ее целиком. Однако от этого она не перестает быть правдой.
– Почему вы так не любите постмодернизм?
– Для меня постмодернизм – это несчастное окончание марксизма. На мой взгляд, это направление придумали перекрасившиеся марксисты и тем самым лишились ответственности за все зло, которое они принесли в мир. Я эту философию не уважаю, потому что она является деструктивной и несет в себе распад. К счастью, это направление больше не модно, но актуально только в тех странах, где еще живы марксисты.
– В ваших фильмах после финала почти всегда есть эпилог, который поворачивает историю немного в другую сторону. Зачем вы это делаете и как к этому пришли?
– Пролог и эпилог – это большие достижения греческой драмы, которые мы сейчас утратили. Тем не менее это шанс взглянуть на историю, которую ты рассказываешь, иначе. И я довольно часто пытаюсь построить повествование, чтобы был эпилог. В моем новом фильме «Эфир», который я буду снимать летом, будет так – основная история длится 1 час 10 минут, в финале герой умирает, и все вроде бы ясно. А потом в сокращенном варианте смотрим историю еще раз, и в ней раскрываются все тайны, которые были вырезаны из первой версии. Одна – явная история, другая – тайная. Меня очень увлекает возможность играть с рассказом, потому что сейчас сериалы в такой степени «банальнизировали» историю, что мы начинаем смотреть фильм и сразу знаем, что будет. Но если попробовать другую форму, то там можно открыть что-то новое. Мы это часто обсуждаем с моим другом Кшиштофом Кисьлевским. Например, в его фильме «Двойная жизнь Вероники» очень оригинальная конструкция рассказа или в его же трилогии «Три цвета» – только если посмотреть все серии, смысл становится понятен до конца.
– О чем ваш новый фильм «Эфир»?
– Это моя версия «Фауста» про человека, который продает душу, а думает, что обманул черта, потому что души, по его мнению, нет. Какие открытия ждут его в конце? Увидим. В общем, это своеобразная притча.
– Вносите ли вы в свое кино, которое, по сути, является образцом классического европейского кинематографа, что-то польское?
– Я этого не знаю, потому что есть много уровней, на которых мы себя идентифицируем. Наша родина – это не только наша страна, но и двор, и город. Западная Европа – это тоже моя родина, как и весь мир. Поэтому мне сложно сказать, что польского в моих фильмах, это должны изучать критики, которых сегодня все меньше и меньше. А раньше они нам здорово помогали – объясняли нам же то, что мы делаем. И я после этого чувствовал себя чуть-чуть мудрее. Но я этой работы сам сделать не могу, потому что необъективен.
– На ваш взгляд, почему сейчас, когда камера есть почти у каждого, не появляется большого кино?
– На мой взгляд, сейчас снять кино легче, чем его показать. Можно сделать фильм, и никто о нем не узнает. Еще в кино сейчас огромный недостаток искренности! Столько авторов врет! И еще больше хочет нравиться! А человеку всегда становится стыдно, когда кто-то под него подстраивается. Это унижет зрителя. Нужно нравиться, но не заботиться об этом.
– И все-таки почему, на ваш взгляд, в 1960-х, когда электрогитара стала доступна всем, возникла рок-музыка, а сейчас, когда у каждого камера есть в телефоне, не возникло нового кино?
– Может быть вы слишком нетерпеливы и нужно еще несколько лет подождать?
– Хочется спросить о вашем ученике Ларсе фон Триере, которого вы однажды назвали не очень искренним человеком. Не изменилось ли ваше отношение к этому режиссеру?
– Ларс фон Триер недолго был моим учеником, он участвовал в одном из моих мастер-классов, и мы сразу поспорили. Но в самом начале, когда я видел его полнометражные картины, я относился к ним с определенным уважением. Не хочу его судить, ведь он мой коллега, но мне кажется, что его картины бывают пустые, и меня это раздражает. Он, кстати, меня больше ругает в своих интервью, так что я могу себе позволить это сказать.
– В вашем фильме «Инородное тело» шокирует сцена, где героиня плюет на могилу своей приемной матери. Почему вы сделали ее такой?
– Это все было придумано, как негативная характеристика раскованной женщины, которая считает себя очень современной. Но на самом деле она просто пустая и разбитая. Кстати, не забывайте, что ее приемная мать – сталинский прокурор, человек, который посылал невинных людей на смерть. Этот образ основан на реальном персонаже, который также появился в фильме «Ида». Мы с режиссером Павлом Павликовским знали эту женщину. Она потом пряталась в Великобритании и до конца жизни говорила: «Тогда так надо было делать». И ни разу не покаялась. Конечно, мою антигероиню это не оправдывает, но она выбрала в жизни и другие фальшивые ценности. Ради денег и власти она готова на все, поэтому я к ней отношусь критически, но не думаю, что она безнадежна. Ведь в жизни всегда нужно надеяться на лучшее.
– А почему она так плохо относится к главному герою?
– Он ее раздражает тем, что он порядочный человек. Он ей не подчинился и не пошел с ней в кровать, хотя она была не против. Таких, как она, всегда раздражают честные люди. Кстати, мой герой принадлежит к движению, которое связано с верой и популярно сейчас в Европе. Они держат свою религию в тайне, и только если кто-то спрашивает их, почему они так поступают, отвечают: «Потому что я верю в Христа». На мой взгляд, в мире, где все продается и покупается, это заслуживает уважения.
– У вас в фильмах всегда есть антигерой, который несет идею зла. Вы в жизни встречали таких людей или это скорее абстрактные образы?
– Я в жизни встречал страшное зло и уверен, что за ним тоже стоит определенная сила. Конечно, только человек решает, пригласит он к себе зло или нет. Но для меня оно объективно существует, и я не согласен, что это только недостаток добра. Зло бывает динамичной силой, и я его опасаюсь.
– Кому вы адресуете ваши фильмы, кто ваш зритель?
– Я хотел бы, чтобы мои фильмы нравились всем, но так не бывает. В истории кинематографа, пожалуй, только Чарли Чаплин обладал таким странным талантом, что его работы нравились и простому зрителю, и Альберту Энштейну. Но я отдаю себе отчет, что мои фильмы касаются в основном жизни интеллигенции. Для меня это очень важная прослойка – интеллектуальная и культурная элита, за которой идут все остальные. Причем элита для меня – то те люди, которые берут на себя ответственность за других людей и за мир. Однако если человек занимается только собой, будь он президентом или директором банка, он для меня к этой прослойке не принадлежит, как бы ни был высок его статус. Некоторые мои картины, кстати, нравятся большему количеству зрителей и иногда даже имеют коммерческий успех.
– Вы говорили, что граница между Востоком и Западом проходит через Польшу, не считаете ли вы, что этот концепт может быть обоснованием некоторого противостояния, в том числе и политического?
– Я имел в виду, что Европа разделена на византийскую и латинскую части, и это как два взаимодополняющих легких. Но они совсем разные. Вы – люди Платона, а мы – Аристотеля.
– Вы ведь по образованию физик, как и почему вы отошли от науки?
– Я влюбился в физику, а она в меня – нет. И поскольку это была не взаимная любовь, нужно было заняться чем-то другим. Но все-таки я по-прежнему вращаюсь в кругу научных работников, и мне очень близок этот мир науки.
– Говорят, что культурные потребности молодежи в наше время сильно снижены. Насколько вы разделяете эту точку зрения?
– На мой взгляд, нет никакой разницы поколений. Молодые люди сегодня такие же, какими были мы в свое время. Просто «доступ к микрофону» сегодня имеет большое количество людей. Раньше те, кто ничего не умел, сидели тихо, а сейчас все наоборот. Но, как и в наше время, есть интеллектуально образованные молодые люди и совсем темные. Поэтому нет разницы между поколениями, есть разница между людьми.
– Вы планируете что-то снимать в Иркутске?
– Если вы меня пригласите и найдете финансирование, то сюжеты у меня есть.
