Эхо «закона Димы Яковлева»
В Иркутске прошли «благотворительные гастроли»: в рамках мероприятий, призванных объединить усилия региональных НКО, СМИ, органов власти и бизнеса, наш город посетили известные общественные деятели. Мы побеседовали с одной из них – Еленой Альшанской, президентом Благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», экспертом Общественной палаты РФ и Фонда поддержки детей в трудной жизненной ситуации.
– Елена, прошло пять лет с момента принятия «закона Димы Яковлева», который запретил усыновление российских детей гражданами США. Правозащитники говорили, что документ лишит шанса на семью и лечение многих сирот-инвалидов…
– «Закон Димы Яковлева» не ставил целью изменения системы зарубежного усыновления. Это был политический акт, который задел детей. Это негативное явление, потому что такие вещи нельзя регулировать в формате «под руку попался». Сфера иностранного усыновления действительно нуждалась в регуляции, но ее так и не произошло. «Закон Димы Яковлева» – односторонний запрет на семейное устройство в США, который никаким образом не регулировал сферу иностранного усыновления и других стран не коснулся. У нас, как и во многих странах, иностранное усыновление было довольно неоднозначным явлением. С одной стороны, у конкретных детей появлялась семья. Часто это были дети с инвалидностью, которые обретали шанс на совсем другую жизнь. Но была и другая сторона. Действительно, не было никакого контроля за уехавшими детьми. Усыновлением в основном занимались частные компании, их деятельность на тот момент (после «закона Димы Яковлева» законодательство в США изменилось. – Авт.) не лицензировалась и не контролировалась государством. Организация могла взять деньги, оформить усыновление и не оказывать поддержку родителям, не отслеживать дальнейшую жизнь ребенка, и он, по сути, терялся из вида. А главное – в России иностранное усыновление стимулировало появление коррупционных схем, когда дети «придерживались», не отдавались российским усыновителям. У нас был случай, когда мы боролись за ребенка, которого хотели усыновить иностранные граждане. Мы выступали на стороне родной бабушки, которая не знала, что ее дочь отказалась от ребенка, а когда узнала, то захотела забрать, но параллельно с ней в опеку пришло агентство. И бабушку обманывали, препятствовали ей. С большим трудом, под угрозой огласки нам удалось удержать органы опеки от нарушения законодательства. И таких историй довольно много.
– Коррупции после принятия закона стало меньше?
– Она, скорее, сменила вектор. Ведь не было никаких судебных расследований, люди, которые в этом участвовали, продолжают занимать свои должности. К нам регулярно обращаются приемные семьи, которым, например, предлагают ребенка, намекая на взятки. Но, к сожалению, никто из них до сих пор не решился идти в суд, прокуратуру. Мы готовы были им помочь в этом, но они чувствуют себя зависимыми, потому что уже усыновили ребенка или хотят это сделать. Я уверена, что у прокуратуры было достаточно инструментов, чтобы проводить такие расследования не от лица родителей, а со стороны государства, но этого сделано не было. Это говорит о том, что речь тут не о защите прав детей, а о каких-то своих интересах.
– Что изменилось за годы действия закона в российской системе усыновления?
– Можно сказать, что косвенно принятие этого закона подстегнуло к ряду государственных шагов по изменению всей сферы. Потому что мы по сути перед всем миром эту свою проблему оголили – смотрите на то, как у нас живут дети-сироты. И деваться уже было некуда. Например, у нас наконец-то началась реформа детских домов. Хотя общественные организации предлагали и обсуждали эту реформу задолго до закона. Но в 2013 году началась его разработка, а с 2015 года у нас полностью изменились требования ко всей системе государственного размещения детей. Они, во-первых, теперь сугубо временная мера, и каждые полгода должен пересматриваться план работы с ребенком – почему он не дома или почему он не устроен в семью. Сами учреждения должны стать похожими на семейные детские дома – с мини-квартирками внутри, где дети участвуют в приготовлении пищи, в уборке, где с ними один и тот же воспитатель все время, а не череда сменяющих друг друга взрослых. Понятно, что мы можем найти множество нарушений и проблем, и до того, чтобы этот закон реализовался во всех детских домах страны в полной мере еще далеко. Но если мы смотрим не с позиции сегодняшнего дня, а того, что было 10 лет назад, то разница ощутима.
Кроме реформы детских домов у нас в два раза снизилось количество детей в организациях для детей-сирот. Это происходит благодаря активному семейному устройству, с 2006 года начался его серьезный рост, а последнее время наблюдается скорее падение, но и детей в организациях намного меньше. И отчасти благодаря тому, что в ряде регионов начались профилактические меры по поддержке кровных семей. Есть и естественные факторы. Россия входит в «демографическую яму», сокращается численность женщин детородного возраста.
– С 2012 года потенциальным усыновителям нужно окончить «Школу приемных родителей», не усложнило ли это процесс приема ребенка в семью?
– Да. Собственно тогда некоторое снижение и начало наблюдаться. Для кого-то школа стала барьером, но правильным барьером. Это важный момент для приемных родителей, которые часто не оценивают серьезность своих намерений, что может обернуться трагедией для ребенка, прежде уже сталкивавшегося с отвержением в жизни.
– Возвратов детей из приемных семей стало меньше?
– Меньше не стало. Процент количества возвратов, на мой взгляд, у нас очень высокий – более 5 тыс. детей в год. Это может быть связано с тем, что семья усыновила ребенка на эмоциях или не получила достаточной информации о состоянии его здоровья, психики, или вскрылись какие-то дополнительные факторы, изменилась жизненная ситуация семьи. Но для ребенка это в любом случае очень тяжелая и болезненная ситуация.
– Работают ли программы по профилактике социального сиротства?
– Опять же, если сравнивать с тем, что было 10 лет назад, безусловно, прогресс есть. Но если смотреть на реальную ситуацию с проблемами семей и детей, то пока помощи им совершенно недостаточно. Сегодня уже во всем мире начинают понимать, что семейное устройство работает с последствиями проблемы, последствиями того, что не удалось сохранить ребенка в кровной семье. А главная задача – предотвратить сиротство. Значит, у нас не может быть ситуаций, когда семье в качестве мер поддержки предлагают отдать ребенка в детский дом. А это у нас происходит сплошь и рядом. Задача государства выстраивать систему так, чтобы снижать риски потерять семью для детей. Я не могу сказать, что сегодня у нас программы поддержки и помощи семьям действительно повсеместно работают. Не могу сказать, что решается проблема, связанная с употреблением алкоголя и наркотиков. Что родители детей с инвалидностью действительно получают от государства ту поддержку, которая поможет им справиться с ребенком дома. Если у нас идет реформа детских домов, и они меняются изнутри, то система вокруг, которая приводит ребенка туда, меняется пока крайне неохотно.
