Иркутск вне времени на картинах Вероники Лобаревой
Искусство художника Вероники Лобаревой – многогранное, эмоциональное и светлое – давно знакомо иркутской публике. Широкую известность автору принесли городские пейзажи, в центре которых тщательно выписанные памятники деревянного зодчества во всем великолепии своего декора. Другая грань ее творчества – фигуративные картины, главными героями которых становятся то ли сказочные, то ли театральные персонажи. Однако на своей персональной выставке в Арт-галерее DiaS она также представила этюды последних лет. Свежие и нежные, наполненные светом и цветом, они открывают еще одну грань ее творчества.
– Вероника, почему на ваших городских пейзажах нет людей?
– На самом деле они там присутствуют, ведь для меня пейзаж, в котором нет ни домика, ни столбика, не очень интересен сам по себе. Именно потому что там нет человека. Город для меня – это отражение людей, их следы. Это собирательный образ человека – один построил дом, другой печку сложил и так далее. При этом я не вижу смысла рисовать отдельного человека в одежде, принадлежащей к конкретной эпохе, или автомобиль определенной марки, ведь это сразу ограничивает временные рамки и приземляет. Я иногда останавливаюсь и смотрю на какой-то дом, и вдруг меня посещает мысль, что кто-то точно так же смотрел на него 200, 100 или пять лет назад. И это могут быть совершенно разные люди со своими мыслями и жизнями, но каждый из них оставил след, словно отразился в этом доме какой-то частью своей души. Мне хотелось изобразить Иркутск глазами горожанина вне времени. Кстати, на этой выставке есть одна работа, где появилась фигурка человека.
– Я бы не спросила: распространяется ли это правило на натюрморт, если бы вы одну из своих работ – «Гераньку» – не назвали автопортретом.
– Натюрморт для меня – тоже отражение человека, несмотря на то что это по определению «мертвая натура». Ведь кто-то собрал букет, поставил его в воду, а кто-то нарисовал. Или как в «Гераньке» – посадил цветок, поливал его и так далее. Но конкретно в этой работе меня интересует отражение. Кстати, сам эскиз я написала несколько лет назад, но там была изображена только герань в горшке, без теней на полу. Буквально летом я ее дописала и поняла, что это автопортрет, потому что лично мне как художнику интересна игра цвета и солнечного света. В картине есть тень от герани и оконного переплета на полу, и отражение неба. Словом, для меня это игра отражений, состояний и настроений, которые близки мне сегодня.
– На открытии выставки играла музыка Таривердиева. Это ваш любимый композитор?
– Это музыка, под которую я работаю в последнее время. Альбом «Воспоминание о Венеции» и инструментальные темы из фильмов и спектаклей очень подходят для таких работ, как «Геранька», которые пишутся долго. Для быстрых этюдов мне нужна другая музыка. И если я не могу ее включить в реальности, например, когда работаю на пленэре, то проигрываю ее в голове. Обычно это танго, латиноамериканские композиции, потому что работа там идет в другом ритме и состоянии.
– Серии ваших работ, например, деревянные дома, этюды и фигуративные работы при ярко выраженном авторском почерке настолько разные по настроению и стилю, как будто в вас уживается несколько людей.
– Просто они разные по настроению и времени написания. Хотя часто говорят, что они как будто написаны разными людьми. Дело в том, что я всегда работала в разных техниках: и более графических, и более живописных. Мне просто неинтересно всю жизнь вырисовывать ставенки. Я от этого устаю, и хочется встряхнуться, взбодриться. Кстати, даже Иркутск у меня тоже написан в разных техниках.
– Вы имеете в виду работу «Иркутск, улица Грязнова, 1995 год»?
– Да, и еще несколько работ последнего времени, например, «Улицу Подгорную». Иркутск у меня обычно пасмурный и в основном зимний, ведь мне обычно хочется показать кружева, а когда появляется наше яркое солнце, декор теряет свою графичность. А эти работы летние и осенние. У меня были наброски и фотографии 1990-х годов, и мне захотелось вспомнить то состояние и настроение. Ведь в то время улицы и дома были еще нетронутыми, сейчас многие из них сгорели, какие-то снесли, другие обшили сайдингом.
– Как вы вообще увлеклись темой деревянного зодчества?
– Иначе быть не могло, ведь наш город в этом смысле удивительный. В Сибири вообще деревянное зодчество представлено только в Томске и Омске. Я начала писать деревянный Иркутск со студенческих лет, ведь после каждого курса у нас был пленэр. Ехать куда-то на природу не было возможности, и мы писали городские дворики. Стоило буквально завернуть за угол, чтобы найти себе достойную натуру. Иркутск вообще трудно не любить, и людям не мешает лишний раз напомнить, что вокруг нас красота.
– Почему вы решили стать художником?
– Я как-то особенно не задумывалась, кем мне быть, с детства рисовала, и у меня получалось. Поэтому поступление в Иркутское художественное училище было для меня естественным шагом.
– Не пожалели?
– Мне вообще грех жаловаться, ведь у меня очень счастливая творческая судьба. Не было особых проблем с востребованностью. Да и мне самой это интересно. Другое дело, что быть художником – очень тяжело физически, нужно натягивать холсты, таскать этюдники. И еще это очень дорого. Многие, например, спрашивают: почему такие высокие цены на картины? Потому что кисти, краски и холсты стоят немалых денег.
– Не говоря уже об умственных и эмоциональных усилиях.
– Кстати, когда ремесло у тебя уже в руках, важно во время работы отключать рациональное и доверяться своей интуиции, потому что рука уже становится умнее головы. Здесь важнее настроение, состояние, ощущение.
– Что вас интересует как художника в последнее время?
– В основном этюды. Я сейчас от них получаю максимальное удовольствие.
– Почему у вас так редко проходят персональные выставки?
– У меня фактически нет работ. Они постоянно куда-то разлетаются. Обязательно кто-то придет и уговорит меня продать картину. Но готовясь к этой выставке, я взяла волю в кулак и не показывала новые работы. Кроме того, треть произведений из частных коллекций. Если бы не было возможности представить эти картины, то она бы не состоялась.
В свое время я начала делать реплики своих работ, я имею в виду принты и магниты, потому что поняла, что востребованность моих картин гораздо больше, чем я физически могу написать. Иначе пришлось бы значительно поднимать цены.
– Что помогло вам не свернуть с пути своего предназначения?
– Чем дольше я работаю, тем больше осознаю, что на самом деле ничего не умею, и потолка на этом пути профессионального самосовершенствования нет. Помню, когда я побывала во Франции и увидела в оригинале картины Гогена, Ван Гога, Моне и других авторов, меня накрыло, когда я приехала домой. Я подумала: какой смысл работать, если ты даже близко так не сможешь? Отпустило меня только через полгода, и я понемногу начала работать.
– Как вы думаете, почему ваши работы нравятся людям?
– Я об этом, как правило, не думаю. Для меня важнее ответственность художника перед зрителем, который должен осознавать, что его работа транслирует зрителю. Ведь человек повесил ее на стену и привык, но от этого она не перестала действовать напрямую на его подсознание, поэтому важно, чтобы она несла с собой светлые чувства.
– В чем, на ваш взгляд, смысл творчества?
– Моя задача как художника не придумывать что-то новое, а попасть в те состояния, которые позволяют мне смотреть на мир более внимательно. Найти и открыть дверцу, попав за которую, с человеком случится маленькое чудо.
– Но ведь для этого нужно сначала самому попасть туда.
– Для этого нужно перестать думать: понравится ли твоя работа или нет, купят ли ее и так далее. Кроме того, к каждой дверце есть свой ключик, это может быть определенная музыка или событие. На мой взгляд, творческие люди словно открывают новые миры, а зрители попадают туда за ними, чтобы вспомнить что-то важное о себе и о мире.
