Тамара Драница: Подражать для художника – это смерть
Искусствовед Тамара Драница – ярчайшая личность в иркутской культуре. К ее экспертному мнению прислушиваются художники и коллеги. Ее живые и острые комментарии охотно цитируют журналисты. Теперь насладиться хорошим слогом искусствоведа и лучше узнать художественную жизнь Иркутска можно, прочитав ее сборник статей и критических заметок, который недавно был издан Иркутским областным художественным музеем, где Тамара Драница проработала 45 лет. Книга выпущена к юбилею автора.
Признак таланта – особая энергетика
– Тамара Григорьевна, давно мечтаю задать вопрос о ваших критериях оценки искусства.
– Для меня средства исполнения и стилистика произведения – второстепенны. Говорят, и обезьяну можно научить рисовать. То есть основам мастерства может, в принципе, научиться каждый. Признак таланта – это индивидуальный творческий посыл и особая энергетика. Например, по выставкам последних лет в Иркутске мы видим, что все умеют рисовать, строить композицию, организовывать холст. Жаль, что за этим часто скрывается пустота. Это как в поэзии – бывает очень грамотно и красиво написано, но совсем не трогает. Для произведения искусства, на мой взгляд, главное – смысловая насыщенность. Почему, например, недавно снова порезали картину «Иван Грозный убивает своего сына» Ильи Репина? Видимо, слишком велика сила ее воздействия на зрителя. Ведь через руки на холст передаются эмоции и чувства.
– Вы сказали, что художники у нас профессиональные, но чего-то все-таки не хватает?
– Часто на выставках мы видим лишь красивые цветовые пятна, апробированные сюжеты, как в средних буржуазных домах, чтобы было не хуже, чем у других. Выпячиваться сегодня страшно, ведь тебя могут не понять.
– Но авторы выставки «Независимый формат», кажется, этого не боятся?
– Здесь у нас совершенно другие критерии, нацеленные на творческий поиск. Главное для меня – контекст открытия. На самом деле подражать для художника – это смерть. Во многих работах даже может раздражать корявость и несовершенство, зато образ насыщен глубокими смыслами и эмоциями. Мы ставили одной из задач – подтолкнуть некоторых художников к творческому поиску. Многие говорят: «Мы реалисты, какой у нас может быть эксперимент?» Напротив – реализм сейчас страшно актуален, как и проблема русского пленэра.
– Как вы можете охарактеризовать сегодняшнее время в художественной плоскости?
– Мы живем в период поставангарда, и пластические искусства считают, что для них это смерть. Сейчас пышным цветом цветет видеоарт и концептуальные искусства. Но наши художники отстаивают эту традицию живописать реальность и идут к истокам – первым опытам русского символизма и модерна. Стараются в старой проблеме увидеть новизну.
– Многие воспринимают «Независимый формат» как выставку непрофессиональных художников, но ведь это не так?
– Действительно, большинство участников члены Союза художников, но они сохранили потребность видеть мир независимо. Например, Геннадий Уланкин пишет своих типов – деклассированных элементов, дом которых – лес. Этих мужиков кормит тайга, они живут в зимовьях, продают кедровые орехи и черемшу. Но при этом они сохранили душевное благородство и трезвый взгляд на мир. Я не скажу, что это подвиг, но это его творческая и человеческая позиция, которая достойна уважения. Словом, у нас есть выпускники различных художественных вузов. А некоторых и учить не нужно, потому что у них есть самобытность. Вспомним Нико Пиросмани. У нас в этом направлении – неимоверной искренности – работает Владимир Щербинин. У него мы видим совершенно необычную природу и людей, свет и цвет. А ведь он начал писать уже будучи взрослым человеком. Но сейчас он уже художник, и все профессионалы его оценивают очень позитивно.
Время, оскудевшее на эмоции
– Почему художники остерегаются творческих экспериментов, казалось бы, сейчас нет цензуры?
– Когда я начинала работать, цензура была только на бумаге. Например, рекомендацию для вступления в Союз художников Борису Десяткину – этому хулигану и экстремисту – дал Виталий Рогаль. Также он рекомендовал в творческую организацию Сергея Коренева, Галину Новикову и других. У старого поколения классиков была очень развита интуиция на новизну. Именно Брюсов и Горький в свое время поддержали футуристов. Но традиция – великая вещь. Главное в общей проблеме – увидеть что-то новое и выразить это исключительно по-своему. В этом, наверное, главный пафос искусства. Кстати, на нашей выставке нет характерного для поставангарда цинизма, голых цитат и неуважения к классике.
– Что мешает сегодняшним художникам творить на полную катушку?
– Безнадега. Государство плюнуло на художников. Если на Западе они всегда имели вторую профессию или хорошую раскрутку, то в Советском Союзе все было иначе, авторы были привычны к тому, что государство их опекает – мастерские, командировки, закупки произведений искусства в музеи и художественный фонд. И вдруг после перестройки художникам пришлось выживать самим. Что делать? Писать цветочки и сосенки в угоду богатым обывателям или коллекционерам, у многих из которых не развит вкус? А если тебя никто не покупает? Работать на историю? Но ведь и при жизни хочется жить. Жаль, что культура в нашем государстве сейчас в основном сувенирная – Большой театр, Мариинка, крупные музыканты. И хорошо, что есть альтернативное искусство.
– Вы столько лет в искусстве, как вы оцениваете это время вашей жизни?
– Искусство отдельно, время отдельно. Кто-то писал, что художник существует одновременно в двух временах – в настоящем и в пространстве мировой культуры. Сегодняшнее время – прагматичное, оскудевшее на эмоции, со счетчиками в глазах. Словом, судьба у художника достаточно тяжелая.
– А у искусствоведа? Вы не сожалеете, что выбрали эту профессию?
– Глубоко сожалею, но теперь уже поезд ушел.
– Если бы вы заново выбирали профессию, кем бы вы стали?
– Может быть, художником. С юности я неплохо рисовала. В 15 лет меня приглашали в Ярославское художественное училище, но так как я была маленькая, мама побоялась отпустить меня в другой город. Но сейчас уже поздно начинать, тем более, что у меня еще покойные художники не описаны. Тут уже профессиональный долг.
– Сколько ваших работ вошло в книгу?
– Где-то около половины. Сейчас моя главная задача привести все накопленные материалы в систему, чтобы обобщить и показать, что такое иркутская художественная школа. Говорят, что начало ей положили выпускники Суриковского института, которые приехали в Иркутск после войны. И действительно, они раскрыли колористическое дарование наших авторов. Но в принципе школа начала складываться раньше. Вспомним замечательного художника Александра Вологдина, которого называли в Новосибирской энциклопедии 1929 года импрессионистом. Он был репрессирован в 1938 году, и все картины исчезли. О нем мне рассказывал Виталий Рогаль, который у него учился. И вот этот росток, который был заложен в 1910-е годы, расцвел пышным цветом.
– В чем особенность иркутской художественной школы?
– Это относительная обособленность, ведь мы далеко от Европы. Избыточного ландшафта. На фоне этой космической роскоши выпендрежем заниматься не стоит – природа тебя подавит. В то же время богатство красок породило великолепных колористов. Кроме того, у нас человеколюбивые традиции, отсюда развитый жанр портрета. Еще вокруг сплошная мистика – об одном только Байкале столько мифов и легенд.
– Над чем вы сейчас работаете?
– Меня интересует творчество Юрия Карнаухова и Дмитрия Лысякова. Нужно заканчивать статьи про Анатолия Костовского и Льва Серикова. Дополнить работы про других художников. И сесть за мемуары, потому что я всех этих авторов знала лично. А там такие люди! И сюжеты, словно из Достоевского, Чехова и Хичкока! Время было интересное – люди горели творческим огнем. А в эпоху кризиса выживать тяжело, но необходимо. Как сказал Тютчев: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!».
