В Иркутской области издана книга воспоминаний о Валентине Распутине
В дни проведения в Иркутске праздника русской духовности и культуры «Сияние России» прошла презентация книги воспоминаний о Валентине Распутине «Живем и помним», своего рода парафраз его известной повести «Живи и помни». Как сказал ее составитель поэт Владимир Скиф, это только первая ласточка: «Круг общения Валентина Григорьевича был настолько обширен, что, несомненно, будет издана еще не одна книга воспоминаний о нем».
– Идея зародилась года полтора назад, – рассказал он в интервью газете «Областная». – К тому времени в печати уже стали появляться воспоминания людей, близко знавших Распутина, и, понимая, что этот поток будет увеличиваться, решили все разрозненные материалы свести в один сборник. И начать его нетрадиционно – со стихов. У меня есть пунктик: я давно уже собираю стихи об известных людях, которые мне близки по духу. А поскольку Валентин мне близок не только по духу, но и по родству – мы женаты на родных сестрах, то у меня собралась целая антология посвященных ему стихов. Это поэты, его друзья, просто поклонники, отдавая дань уважения таланту Распутина, дарили ему свои рифмованные признания. А он, следуя словам Пастернака: «Не надо заводить архива, над рукописями трястись», передавал все это мне. Одно из стихотворений было напечатано даже на бересте.
– И на смерть писателя, наверное, откликнулись поэты?
– Да, таких стихотворений – десятки. Вторая, но уже скорбная антология. Все, кто его знал и восхищался его талантом, откликнулись: Станислав Куняев, Владимир Костров, Людмила Барыкина (поэт и редактор издательства «Молодая гвардия»), пермский поэт Анатолий Гребнев, Мария Аввакумова… Машу Аввакумову Валентин Григорьевич очень ценил и не раз приглашал на «Сияние России». Она еще при его жизни посвятила ему стихотворение «Урок». Скромная, ненавязчивая, но совершенно гениальная поэтесса, ведущая род от протопопа Аввакума.
– Еще один новаторский прием я заметил в вашей книге: на форзаце приведены автографы Распутина. По какому принципу вы их отбирали?
– Да тут отбирать было нечего: бери любой и ставь. Они у него неповторимые. Между прочим, еще древние греки считали автограф одним из самых интересных жанров, и очень даже не простым. Иной писатель черкнет на книге: «На память» – вроде как фото возлюбленной подписал. А Распутин всегда выражал свое отношение к человеку очень искренне, с какой-то удивительной теплотой, находя самые дружеские слова. Вот, например, обращаясь к писателю Глебу Пакулову, с которым очень дружил: «Дорогому Глебу! Дружески и с любовью, которую никогда и ничто не сможет затмить. Спасибо, брат, за все. Подержимся еще немного». А вот Альберту Гурулеву: «Дорогому Алику, многоуважаемому Альберту Семеновичу. Дружески, чуть не с пеленок, в день 75-летия. Ай, да еще и еще».
Мне очень нравится его надпись на книге, подаренной нашей общей теще Виктории Станиславовне Молчановой: «Жил-был зять. И была у него всего одна теща (а посмотрите-ка, сколько теперь у зятьев бывает тещ!!!). И этот зять дарит своей единственной теще в день ее юбилея девятую, ее юбилейную книгу. Не в последний раз. Итак, Виктории Станиславовне, любимой теще от зятя Валюши». Валюшей его Виктория Станиславовна любовно называла. Так с ее легкой руки и пошло: вся наша родова от мала до велика звала его Валюшей.
– В книгу вошли только воспоминания писателей и поэтов, людей одного с Распутиным литературного цеха?
– Большинство, но не все. Очень теплые слова сказал о нем еще при своей жизни Михаил Ульянов. Прекрасные воспоминания написала актриса Наталья Королева, сыгравшая старуху Анну в «Последнем сроке». С театром у Валентина Григорьевича всегда были тесные связи. Поэтому, берясь за книгу, я первым делом обратился к Михаилу Корневу, художественному руководителю театра народной драмы, которому Распутин доверял сценическое воплощение своих повестей, называя этот театр «нашим домом». Как рассказал Миша, он был идеальным зрителем, верящим в происходящее на сцене и помогающим актерам добиваться жизненной правды. Он был близок со многими известными актерами: Юрием Назаровым, Александром Михайловым, Василием Лановым… Уверен, они могут добавить много интересных страниц в книгу воспоминаний. Мне, как редактору, одно важно: чтобы все, кто помнит и чтит Валентина Григорьевича, не грешили неточностями. А их при составлении книги выявилось немало. Один из авторов написал: отец Распутина Григорий Никитович был репрессирован, попал в Колымские лагеря, где и загинул. А он не загинул, вернулся домой и еще 20 лет прожил.
– Раздел воспоминаний в прозе озаглавлен «Душа, рожденная вместе с совестью». Чья-то поэтическая строчка?
– Нет, это слова из воспоминаний Эдуарда Анашкина, его друга, с которым они познакомились на Читинском семинаре еще в 1965 году, когда возникла «иркутская стенка». Он сам читинский, женился на волжанке, переехал к ней и теперь шутит: я, говорит, «волжский сибиряк» или «сибирский волжанин». Валентин Григорьевич всегда был предан по-настоящему тем, с кем дружил. Как-то, отдыхая в Белокурихе, познакомился с алтайским журналистом Виктором Ащеуловым и многие годы переписывался с ним. В его последних письмах есть пронзительные строчки, как бы подводящие итог земного пути:
«Дорогой Виктор! Письмо получил, но отвечаю, как всегда, с задержкой. Одолевают хвори. Пишу тебе из больницы, когда выйду – надо собираться в Москву, потому что у Светланы хвори куда более серьезные. Ее уже однажды в Москве спасли. Сейчас вся надежда на это. Что касается меня, уверен, что писателю нельзя доживать до преклонного возраста. Это неприлично. И природа этого не прощает».
– Книга не только прекрасно издана, но и богато иллюстрирована. Причем все снимки отличного качества. Мне кажется, там их не меньше полусотни. Все этапы жизни, начиная с Красноярска, отображены. Кстати, как он попал в Красноярск, по распределению?
– Туда распределили его жену Светлану. Она математик, и после окончания университета ее направили в Красноярск. И Валентин был вынужден поехать в Красноярск. Работая в газете «Красноярский комсомолец», побывал в Тофаларии. Сохранилось несколько снимков этой поездки, которые вошли в книгу. Снимали его много и разные фотографы. Есть и мои снимки. Когда мы ездили по ягоды, а Валя, надо сказать, не увлекался ни рыбалкой, ни охотой, но был заядлым грибником и ягодником, я частенько прихватывал фотоаппарат. Ну и щелкал: как он костер разжигает, как чай готовит… А чай он готовил отменный: крепкий, душистый, обжигающий. Есть фото, где он снят с итальянским писателем Альберто Моравиа, с болгарским писателем Кириллом Мончиловым, с которым его связывала давняя дружба. А есть снимок совершенно уникальный, сделанный в Ватикане. На нем он снят с Римским Папой Павлом Иоанном II. Распутина знал весь мир.
– А как он сам относился к своей известности?
– Он ее всячески избегал, никакой публичности, никакого любования собой. Как-то по приглашению Надежды Сазоновны Зыбайловой, моей однокашницы по Тулунскому педучилищу, мы собрались в село Едогон, где она директорствовала в местной школе. Там организовала клуб любителей литературы и мечтала заполучить знаменитого писателя на заседание этого клуба. Поехали на моей машине и под Усольем прокололи колесо. Пришлось заехать в шиномонтажку. Мастер, парень интеллигентного вида, в очках, тихо спрашивает: «Скажите, пожалуйста, это не Распутин с вами». Я кивнул. После того как колесо было поставлено, я полез за деньгами, а он машет рукой: не надо, не надо. И, отвечая на мой недоуменный взгляд, сказал: «Не все же измеряется деньгами». Когда мы отъехали, я говорю: «Валя, вот тебя даже в шиномонтажках читают, колесо нам бесплатно поставили». Он отмахнулся: не сочиняй, мол.
Но был один еще более курьезный случай, о котором мне со смехом рассказывал сам Валентин. Он попал в клинику «Микрохирургия глаза», когда у него началось отслоение сетчатки. Ему назначили какие-то процедуры, и как человек щепетильный, чурающийся всяких привилегий, он занял очередь и стал ждать. Напротив него сидела задиристая, шукшинского плана бабка. Долго и внимательно смотрела на него, потом говорит: «Вот гляжу я на тебя, вылитый Распутин, но не Распутин». Валя обычно не признается, когда его теребят на улицах или, например, у театра, а тут он решил сознаться:
– Да я и есть Распутин, – говорит.
А та свое гнет: «Ну вот, еще ври, я же вижу, что не Распутин».
– За самозванца меня приняла, – шутил Валентин.
– Как удалось издать книгу, спонсоры помогли?
– Да. Имя этого спонсора – Сергей Левченко. На выделенные губернатором деньги удалось выпустить не только воспоминания, но ряд юбилейных изданий: Кима Балкова «Серебряная коновязь», Надежду Тендитник «Ликуя и скорбя», Петра Реутского «Пойду пешком к родному дому», Ростислава Филиппова «Такое дело – жить…» и, конечно, трехтомник Валентина Распутина в серии «Народная библиотека». Эта серия, дешевая и доступная, существовала еще в советские времена, и мы решили ее возобновить. Вышла она по нынешним временам приличным тиражом в 5 тысяч экземпляров.
– Крохи, по сравнению с былыми тиражами, когда меньше 10 тысяч даже посредственных писателей не издавали.
– Ну, книги Распутина выходили и 100-тысячными тиражами, и 200-тысячными. И в СССР, и за границей. Пачками присылали авторские экземпляры из Америки, ФРГ, Франции, Финляндии, не говоря о соцстранах… Он как-то позвал меня, показал это книжное море, которое затапливало квартиру, посоветуй, говорит, что делать. Я загрузил все эти двухтомники и трехтомники в машину, часть отвез в библиотеку Института иностранных языков, а часть в Молчановку.
