Александр Плинт: Пространство влияет на артиста
Александр Плинт – режиссер пространства
«Пиршество для глаз» – так емко и точно однажды назвал столичный театральный критик декорации иркутского художника Александра Плинта. Действительно, пространство сцены, созданное им, – всегда отдельное законченное произведение искусства. Хотя сам он придерживается другого мнения и считает, что его труд – всего лишь компонент спектакля, часть слаженной работы целой команды: автора текста, режиссера, художника и артистов. Сам Александр Плинт – очень интересный человек, и общение с ним – отдельное удовольствие. Правда, он редко балует журналистов своим вниманием и признается, что не любит в театре три вещи: выходить на поклон, договариваться о сумме гонорара и давать интервью. Однако для газеты «Областная» в Год театра он сделал исключение.
– Александр Ильич, откуда вы черпаете идеи для создания пространства спектакля?
– Для меня работа художника – это образное решение спектакля. Когда спектакль получается – это синтез. Здесь нет вторичных вещей, режиссерская работа, игра актера, декорации, костюмы – все важно. Одно влияет на другое. И сценография в том числе, ведь актеры на сцене находятся в определенной среде. То есть пространство всегда диктует определенный способ существования. А первоисточник – это всегда пьеса. Мы ее читаем, потом встречаемся и, как я это называю, «говорим по рыбе». Иногда даже не касаемся пьесы, просто у каждого внутри, как правило, есть тема, о которой хотелось бы поговорить на основании данного драматургического материала. И это дает всем нам идеи для интерпретации материала. Я, например, люблю читать пьесу один раз. И то эмоциональное ощущение, которое у меня остается от пьесы, и первое решение – самое верное.
– А если вы ставите спектакль по той пьесе, по которой уже создавали декорации?
– Конечно, перечитываю. Но и я со временем меняюсь, и многие вещи воспринимаю иначе. Например, дважды ставил «Вишневый сад» в 1993 году с Сергеем Болдыревым и в 2007 году – «Сны Ермолая Лопахина» с Геннадием Шапошниковым. В этих спектаклях два парадоксально разных решения, словно их создавали разные художники. Думаю, если мне предложат поставить пьесу еще раз, возможно, возникнет третий вариант. Чехов всегда будоражит воображение, а новое время диктует другие образы.
Спектакль тем и отличается от кино, что каждый вечер он совсем другой, потому что меняется эмоциональное состояние артиста. А мне всегда интересна судьба человека на сцене – ничего важнее этого нет. Словом, пространство влияет на артиста.
– Бывает, что пьеса вам не нравится?
– Конечно, но тогда я работаю от противного. Я ведь эгоист – не могу себе позволить сделать работу плохо, поскольку делаю ее для себя. Кстати, когда я работаю над спектаклем, никогда не стремлюсь понравиться зрителю. Но если мое решение попадает в зрительный зал, мне, конечно, приятно. Если он, где мы задумали, плачет, а где надо, смеется, значит, получилась одна энергетика.
– Правда, что вы не смотрите спектакль на премьере?
– Никогда не смотрю. Сдаю спектакль, и все. Потом захожу и проверяю материальную часть. Кстати, у нас каждую неделю технические планерки со всеми цехами. Просто у меня есть правило, что премьера ничем технически не должна отличаться от сотого спектакля, потому что зритель заплатил деньги.
– Каких еще драматургов вы любите?
– Я очень люблю Гоголя. Вообще люблю драматургов мистических. Мне хотелось бы поработать над художественным решением «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Вия», ведь у Гоголя там столько юмора. Еще очень люблю Булгакова. Когда я впервые прочитал «Мастера и Маргариту», роман меня поразил. Раньше я и не думал, что литературный материал может вызвать такое эмоциональное потрясение. Потом я долго еще внутри себя работал над этим произведением как сценограф. И много что придумал, даже возникли идеи, как решить бал, но финальная сцена написана так замечательно, что, на мой взгляд, это сценографически не переплюнешь. До сих пор не придумал, как ее решить, хотя сейчас другие технические возможности.
– Вы ведь не часто пользуетесь современными высокотехнологичными новинками?
– Я их не отрицаю, но считаю, что современная сценография перенасыщена им. Изобразить что-то на экране – это очень простой ход. Или еще можно сделать изображение на трехмерной сетке. На мой взгляд, это совсем другой вид искусства. Кроме того, актер не сможет взаимодействовать в полной мере с такой голограммой, ведь он не ощущает ее в пространстве, и тогда теряется живая энергетика театра, которая возникает от любого предмета на сцене. Мы таким образом теряем лучшее из того сценографического театрального наследства 1970-х годов, когда сценография Советского Союза занимала первое место на мировой арене. Этот язык создали такие мастера, как Боровский, Кочергин. Лидеры, у которых я учился. Спектакль тем и отличается от кино, что каждый вечер он совсем другой, потому что меняется эмоциональное состояние артиста. А мне всегда интересна судьба человека на сцене – ничего важнее этого нет. Словом, пространство влияет на артиста. Кстати, когда я придумываю декорации, я сразу закладываю определенную световую партитуру. Придумываю цветовую гамму и фактуру.
– Есть разные взгляды на сценографию, одни пропагандируют минимализм, другие – историческую достоверность и детализацию. Но вы создаете настолько разные спектакли, что трудно понять, приверженцем какой школы вы являетесь.
– Все зависит от первоисточника. Есть такая пьеса, которую можно на четырех стульях сыграть, и это будет классно. А где-то надо наворотить столько, чтобы создать определенную атмосферу. Поэтому я не могу сказать, есть у меня свой стиль или нет. На самом деле по натуре я – художник-конструктивист. Не живописец, точно. Кстати, мне кажется, что живописный подход больше относится к балету или опере, потому что там совсем другие законы существования на сцене. Я прочувствовал это, когда ставил «Царскую невесту» в Тальцах. И мне было очень интересно работать в этом жанре, где система Станиславского теряет смысл. Там важны музыка, голос и выразительные мизансцены. Этот театр ближе к древнегреческому. Кстати, сейчас есть предложение на базе Иркутского музыкального театра поставить «Риголетто», и у меня уже есть сценографическое решение этой постановки.
– А над какими драматическими спектаклями вы сейчас работаете?
– Мы недавно выпустили спектакль «День свадьбы» по пьесе Розова. И сейчас идет работа над «Горем от ума» Грибоедова. Эту постановку мы выпустим в сентябре, потому что нам за лето должны установить новое световое оборудование. Грибоедова я тоже очень люблю. Кстати, многие до сих пор не могут понять, почему в «Волках и овцах» на заднем плане стоят египетские пирамиды. На самом деле это памятник нашей российской бесхозяйственности. Ведь в пьесе возникает образ спичечного завода, ради которого вырубили лес, и на котором не было выпущено ни одной спички. А сколько таких предприятий в нашей стране?
– Вы родом из Абакана, как вы оказались в Иркутске?
– В 1993 году Анатолий Андреевич Стрельцов пригласил поставить меня «Вишневый сад». А познакомились мы на гастролях в Душанбе, где были наш Республиканский и Иркутский академический театры. Потом я на протяжении шести лет ездил сюда ставить несколько спектаклей в год. Потом Стрельцов спросил: «Тебе не надоело сюда ездить? Может, уже переедешь?» В то же время в нашем театре все изменилось, на мой взгляд, не в лучшую сторону. И я принял решение переехать.
– Вы ведь чуть не стали актером?
– Да, только киноактером. Когда мы в 1977 году были с Абаканским народным театром на гастролях в Москве со спектаклем «Последний срок» Распутина, где я играл Михаила, меня заметили. Спектакль был на малой сцене, и я получил диплом Республиканского фестиваля за лучшую роль. Потом Инна Макарова приглашала меня поступать во ВГИК. Наверное, тогда я смалодушничал. А с другой стороны, может быть, мое призвание в другом.
– Но вы не жалеете, что работаете художником?
– Нет, ведь я люблю театр и свою профессию. О чем я немного сожалею, так это о том, что не стал режиссером. Хотя в этом качестве я поставил несколько спектаклей в Абакане. И была возможность учиться этому профессионально, но я ею не воспользовался. Наверное, такая склонность у меня есть, потому что это две взаимосвязанные профессии, ведь я, по сути, занимаюсь режиссурой пространства. Но при этом конфликтов с режиссерами у меня практически не было. Наоборот, я благодарен, что удалось поработать с такими интересными людьми, которые мне очень много дали и как человеку, и как профессионалу. И, конечно, я рад, что работаю в Иркутском драматическом театре. У нас замечательный коллектив единомышленников. Никого не надо заставлять работать, если нужно, придут в субботу и в воскресенье. И я такой же. Даже в отпуске я в театре почти каждый день, настолько люблю эту атмосферу.
– Но когда-то же вы отдыхаете от театра?
– Когда еду в тайгу. На рыбалку или на охоту, ведь у нас такая прекрасная природа.
