Степан Шоболов: Когда началась пандемия, я понял, что мои работы попадают в новую реальность
Картины художника Степана Шоболова знает большинство жителей Иркутска, ведь он рисует их прямо на стенах зданий. Одна из последних работ, где загадочный всадник восседает на неком инопланетном парнокопытном существе, украшает фасад возле сквера на улице Горького. Про его станковую живопись люди узнали во время первой волны пандемии. В частности, две работы – «Путник», на которой изображена занесенная песками улица Карла Маркса, и «Коронавирус» – стали популярны в соцсетях.
С 22 ноября в арт-галерее «Диас» открывается персональная выставка «Город i» Степана Шоболова, где можно будет увидеть живописные и графические работы, а также впечатляющую инсталляцию одного из зданий Иркутска в духе постапокалипсиса. О том, как возникла эта тема в творчестве и почему он разрушает Иркутск в своих работах, автор рассказал в интервью газете «Областная».
– Степан, в ранних произведениях вы изображали другие миры. Как в творчестве возник Иркутск?
– Мне долго была неинтересна реальность как таковая, но однажды я вдруг увидел мир вокруг в совсем ином свете и подумал: «Почему я его не рисую?». Однако к теме Иркутска я пришел не сразу. Тут была совокупность факторов. Один из них – туристическая поездка в Камбоджу, где есть огромный храмовый комплекс Ангкор-Ват. Меня очень впечатлил это мертвый город, который раньше был гигантским мегаполисом. Другая причина отчасти коммерческая. Я всегда делал на продажу небольшие картины в своей тематике и, соответственно, у меня был очень узкий круг ценителей. Но я понимал, что если хочу хорошо продаваться, то работы должны быть связаны с Иркутском или Байкалом. Тогда я задал себе вопрос: «А что бы мне было интересно делать в этой тематике, чтобы не ломать себя?». Еще одна точка входа в тему – фильмы-катастрофы, которые почти всегда связаны с какими-то городами. Я подумал: «Мы все знаем, как выглядит Нью-Йорк после наводнения, Лондон во время нашествия инопланетных сил, но не представляем, что в этот момент творится в Шелехове, Черемхово или в Иркутске. Хотя тут явно тоже должно что-то происходить».
– Какая картина была первая в жанре постапокалипсиса?
– Первую картину я написал с подводным Иркутском в 2014 году. Тогда я впервые связал свой фантазийный мир с реальным. И это стало точкой соприкосновения с большим количеством людей.
– Вы ведь родом из Усть-Илимска; как складывались ваши отношения с Иркутском?
– Признаюсь, раньше Иркутск мне не нравился. Я приехал сюда в конце 1990-х поступать в художественное училище. Город тогда мне показался каким-то разрозненным. Вокруг была грязь, пыль, разруха. В Усть-Илимске же совсем другая среда – одинаковые панельные домики, затерянные в тайге, холмистый рельеф. В каждом квартале не просто парк, а небольшой кусок леса. Очень красивый свет. Словом, я долго себя некомфортно чувствовал в Иркутске и все время хотел куда-то переехать. Но наступил переломный момент – мне дали мастерскую в центре города, и я стал часто гулять ночами по пустым улицам. Тогда я впервые почувствовал себя в Иркутске хорошо, понял, что мне нравится город таким пустынным – без людей и машин. Начал любоваться его архитектурой.
– Как вы увлеклись граффити?
– Граффити мне нравилось всегда. Причем изображения, а не шрифты. Еще в училище я катался на скейте. Однажды вместе с другом Антоном Черновым, который три года назад погиб в автокатастрофе, мы разговорились. Оказалось, что он тоже учился в художественной школе. Тогда он предложил порисовать на городских стенах. Мы купили баллоны, порисовали, потом еще раз и еще. В итоге забросили скейты и начали заниматься стрит-артом. Тогда любое граффити в Иркутске было событием. Мы рисовали в основном кисточками и красками. Причем работали только днем, звали друзей, брали стулья, включали музыку, пили чай и рисовали.
– Были проблемы с правоохранительными органами?
– Практически нет, наверное, потому что мы делали это днем, ведь даже в Библии сказано – творящий злые дела делает это в темноте. Тому же, кто делает добрые, прятаться не нужно. Наверное, еще это влияло на реакцию. Люди видели веселых ребят, которые днем рисуют на стенах, и думали, что так и должно быть. Был вообще какой-то всплеск стрит-арта в стране, кто-то плитку выкладывал, другие делали скульптуры из металла или гипса. Потом все как-то затухло. Но это было еще задолго до волны бомбинга, когда город покрыли этими бесконечными надписями.
– Когда вы поняли, что хотите быть художником?
– Я вырос в семье художников, всегда рисовал. У меня все было под боком – бумага, краски. У отца (Прим. авт. – художник Никита Шоболов) была мастерская прямо во дворе, потом он оборудовал еще одну дома. Учился я средне – на тройки-четверки, но рисовать всегда любил. Мог ночью проснуться, прокрасться на кухню, включить свет и рисовать. Но так как для меня это было делом обыденным, я никогда не думал, что это станет профессией. Поехал поступать в училище, отчасти потому что хотел вырваться из-под родительской опеки. Где-то с третьего курса начал читать, и мне понравилось. На самом деле очень поздно, хотя у нас вся семья читающая, но у меня был своего рода протест. А в 2005 году всерьез начал рисовать. Тогда же у меня состоялась первая персональная выставка, которую я создал за год, буквально на одном дыхании.
– Почему ваше творчество отличается от иркутской школы?
– Может быть потому что оно отчасти относится к Усть-Илимской школе. Я воспитан на картинах Анатолия Погребного, Николая Тарасика и своего отца, а еще замечательного монументалиста Валерия Лаура, росписи которого были по всему Усть-Илимску. Там образовался свой художественный климат, другая эстетика, в которой было немало интересных авторов. Один из них – художник Петр Орехов, который очень круто разрисовывал трансформаторные будки. Сейчас, правда, он бросил эту тему и пишет иконы. Еще не нужно забывать про то, что наше поколение выросло в другом культурном контексте. Я, например, с детства играл в компьютерные игры, смотрел аниме, фантастические фильмы. На меня это повлияло так сильно, что я не вижу причин не использовать это в своем творчестве. Художники вообще не должны быть похожи друг на друга.
– В первую волну пандемии очень «выстрелила» ваша картина с пустынной улицей Карла Маркса, но ведь вы ее создали немного раньше?
– Я ее практически дописал, когда начался коронавирус. Кстати, перед этим я уже пять лет готовился к выставке «Город i» и начал думать, что мой проект скоро протухнет. Но тут началась пандемия, и по городу стали ездить машины с громкоговорителями: «Оставайтесь дома!». Были дни, когда в центре было реально пустынно. Я понял, что мои работы очень попадают в новую реальность. Пропитался этой атмосферой, сел и написал новые. В том числе «Коронавирус». На самом деле эта работа такой элемент хайпа. С другой стороны, если он есть, почему его не нарисовать?
– Глядя на ваши работы, можно подумать, что Иркутск вы так и не полюбили, поэтому хотите его уничтожить.
– Почему же? В моих картинах все здания Иркутска очень бережно сохранены. Тщательно прорисован декор. Если я их ломаю, то очень деликатно. На самом деле, эти работы – попытка сбросить накопившуюся в мире негативную энергию. Ее все чувствуют, особенно люди творческие. И футурологи про это говорят. Кстати, до пандемии вышло много книг и фильмов про эпидемии. Что-то витает в воздухе. Я пытаюсь стравить это напряжение в своих работах, пусть через боль. Конечно, можно написать утопические картины о том, что Иркутск вознесся в облака, а все его жители – ангелы. Почему нет? Кстати, у меня в последней работе тоже появились люди. То есть все выжили. Правда, немного видоизменились, но там все уже хорошо.
