Марина Свинина: Фотография – мой язык
В январе отметила 60-летний юбилей иркутская фотохудожница Марина Свинина. Ее ранние работы, посвященные потусторонней реальности, когда-то казались абсурдными и вызывали шок, а сегодня невероятно актуальны. Мы поговорили о том, почему она стала знаменитой, но не богатой, есть ли у нее преемники, и какой будет фотография лет через 50.
Другой цвет
– Марина Владимировна, как менялся ваш взгляд на жизнь через объектив с годами? 40 лет назад и сейчас – большая разница?
– Изменилось не столько мировоззрение, сколько мастерство и технологические процессы. Мне понадобилось десять лет, чтобы раскачаться, наработать профессионализм. Стабильность в плане мастерства у меня появилась в начале 90-х годов, тогда была создана серия «Обитель сновидений». 40 лет назад технологический процесс был совершенно другой: «мокрая» печать, «слепая» съемка, когда момент съемки и момент получения результата удален на несколько дней. То, что сегодня можно сделать с полпинка, тогда было очень долгим процессом. Мало кто выживал, не у всех хватало терпения работать с технологиями. Марина Цветаева писала о себе: «Я всегда знала. А сейчас научилась говорить». Вот со мной то же самое.
– На ваших выставках почти нет цветных фотографий. Почему черно-белое?
– Когда я начинала снимать, была только черно-белая пленка. Я приучила себя к восприятию пространства в тональном, а не цветовом режиме. Когда снимаю, автоматически вижу тональные рисунки пространства. Это привычка сознания. Цветовосприятию меня учили живописцы. И цвет у меня другой. Он более психологичный, более живописный. И да: если я могу обойтись без цвета, я без него обхожусь.
У меня был очень большой период невостребованности
– В начале творческого пути предполагали, что станете знаменитой?
– Не предполагала, но уверенности в том, что двигаюсь в правильном направлении, у меня в 18 лет было больше, чем в 50. Я была очень упертая, меня невозможно было заставить заниматься тем, чем я не хочу. Мои родители почему-то были убеждены, что девочку
ничему не надо учить. Никаким творческим навыкам. До 35 лет мне говорили: «Когда ты уже бросишь заниматься этой ерундой, станешь нормальным человеком?» Видимо, время тогда было такое – ограниченное тисками материализма. И чтобы из этого выбраться, надо быть очень одержимым и весьма уверенным в себе человеком.
– Вы стали известной, но не богатой. Презираете материальное?
– Дело не в этом. 30 лет назад было нормально заниматься творчеством и ничего не иметь. Так жило большинство моих друзей-художников. Кроме кривого столика, пары раздолбанных стульев, дырявых штанов, простенькой посуды и кучи картин у них ничего и не было. С позиции обычного человека – безбожная нищета. В родительской квартире все стены – это книжные стеллажи от пола до потолка и ничего больше. У меня был очень большой период невостребованности, когда ты от голода начинаешь сходить с ума, а все думают, что ты довольный и счастливый человек. Только в последние пять лет я понимаю, что могу себе наконец что-то позволить: какой-то бытовой техникой обзавестись, книжки новые купить, приодеть себя…
Я избежала момента преследования
– Коммерция и творчество – насколько это совместимые вещи?
– Сегодня человек привыкает к комфорту с раннего детства. Люди будут стремиться, чтобы творчество приносило доход, ведь никто не согласен отказываться от комфортной жизни. Но если делать только то, что можно продать, если обслуживать чужую потребность, а не свою, то можно оказаться в глубоком тупике. Коммерция очень ограничивает художника в создании высокохудожественных произведений. Американская культура, по сути, на этом и погибла. Когда миллионы долларов платят за такой ужас, который кроме разрушения сознания авторам и зрителям больше ничего принести не может.
–Вы пытались копировать кого-то, чтобы стать профессионалом?
– Я никогда не бралась за прямое копирование кого-то, чего-то. Мое творческое начало, фантазийное состояние позволяло этого не делать. Как художника меня формировала поэзия. В детские и подростковые годы у меня было очень чуткое отношение к языку, но я не стала развивать себя как поэта, а переложила словесные навыки на фотографию, научилась мыслить картинками. Я не могу объяснить ни одну фотографию словом, потому что фотография – это и есть мой язык. Кто-то говорит на русском, кто-то говорит на английском. Я говорю на фотографическом.
– Почему вам захотелось трансформировать слово в фото?
– 1978 год – это очень жесткое политическое государство, где художественное слово было практически под запретом. В фотографии тоже были свои нормы, ограничения, но мне показалось, что это более свободный язык, к которому труднее подкопаться. Мое счастье, что я попала на переломный момент в государственном строе. Я избежала момента преследования за свои художественные высказывания.
Фотограф должен быть незаметным
– В фотографии остались личности, чье творчество для вас недосягаемая вершина?
– Наверное, уже нет. Было бы странно, если бы я сейчас говорила: ой, я такая маленькая девочка, ничего не умею. Глядя на свои последние наработки из серии «Грань миров» и даже какие-то постановочные вещи со студентами театрального училища, я понимаю, что давно наравне с мастерами, при том, что они другие. Когда-то фотограф Валерий Плотников казался мне недосягаемым. Все лучшие фотографии Владимира Высоцкого – его. Портреты питерских артистов, сделанные им, выходили на обложках театральных журналов в 80-е годы. Прошлой осенью я оказалась у него в гостях. Мы общались часов пять. Он смотрит на мои фотографии и удивляется. Я поняла, что в каких-то элементах я для него недосягаемый мастер.
– Бесценное качество для фотографа – оказываться в нужном месте в нужную минуту. Как считаете, это профессионализм или удача?
– Сперва – удача, потом – профессионализм. Надо умудриться удачу поставить на профессиональные рельсы. Это качество есть у Евгения Доманова, фотографа, который сделал одни из лучших кадров Иркутска. Я вижу из года в год, как умение оказываться в нужном месте в нужное время становится естественным законом существования человека. Чтобы этим обладать, нужно прислушиваться к интуиции. Быть готовым в любой момент встать, одеться, идти снимать.
– Некоторые фотографы носятся с камерой, как угорелые. Кажется, они готовы на все ради идеального снимка, но все равно он ускользает от них. Почему?
– Есть суетные фотографы до паранормальности, особенно репортеры, причем они этим гордятся. Меня старшие мастера учили, что, если ты фотограф, то должен быть незаметным, прозрачным. От тебя не должно идти никаких импульсов. В какой-то момент репортеры решили, что они должны быть очень громкими, шумными. Однажды в зале драматического театра на кинофестивале в четвертом ряду сидела Барбара Брыльска. Тут прилетает девушка из «Коммерсанта» и как обезьянка начинает с фотоаппаратом прыгать около Барбары. Той жутко некомфортно, она пытается ужаться в кресло, спрятаться. Но репортер нисколько не смущена. Она продолжает снимать, не осознавая, что оскорбляет своим присутствием других людей. Фотограф должен быть в единстве с пространством, а не в противоречии. Если этому научиться, мастерство начнет расти на огромной скорости.
Эта обида до конца не проходит
– Для вас как художника важно общественное признание?
– До 35 лет мне было совершенно неважно. Но когда приходишь к стабильной результативности, когда ни одного кадра не бывает впромах, ты ожидаешь, что твой результат будет адекватно оценен. Когда нет, происходит внутренний слом. Пять лет назад представители иркутского фотографического общества единогласно проголосовали, что я недостойна губернаторской премии за 29 выставок, которые я провела за отчетные четыре года. Тогда я по-крупному обиделась на коллег. И эта обида до конца не проходит. Неприятно думать, если за этим решением стоит неосознанное чувство зависти к чужой работоспособности. Я не знаю, есть ли у меня общественное признание. Известность есть. Меня узнают на улице чаще, чем наших артистов. Признание как понимание моего языка, моих образов – думаю, что это время для меня еще не наступило.
– Вы начали заниматься постановочной фотографией, когда ваши коллеги к этому направлению относились скептически, зато сейчас этот жанр крайне популярен. Ваш прогноз: что нужно снимать сейчас, чтобы через пару десятилетий это выглядело актуально?
– Я думаю, что это непредсказуемо. Вот кто бы мог подумать 20 лет назад, что технологический уровень фотографии настолько вырастет, что в принципе она станет плацдармом для творческого самовыражения, доступным очень многим. Тогда были популярны традиционные вещи: поэзия, музыка и живопись. А сейчас я вижу, что художественно одаренные люди выбирают именно фотографию.
Наступает мир фантазеров
– То есть представить невозможно, какой будет фотография лет через 50?
– Мир материалистов заканчивается на наших глазах. Наступает мир фантазеров. Одно дело, что ты дальше своего носа ничего не видишь, другое дело – ты видишь сквозь слои реальности и пытаешься это как-то спроецировать на свое творчество. Сейчас идет большой всплеск фантазийной литературы, которая описывает другие миры, другие ощущения. Я думаю, фотографы начнут абстрагироваться от обычного восприятия реальности. Предполагаю, будет развиваться абстрактная фотография, в основе которой – не конкретные детали и объекты, а восприятие формы, линий и цвета. И как в литературе – будет стремление передать свое знание о многомерности мира.
– Учитель продолжается в своем ученике. Есть ли у вас преемники?
– С 2006 года я курировала детские выставки. У меня было несколько десятков подростков, с которыми я имела удовольствие встретиться. Те, кто остались в фотографии, идут своими путями. Последователей у меня нет. Когда я занималась детьми, то полностью отстранялась от самой себя и погружалась в их миры. Я старалась помочь им встать на собственный путь, который может быть диаметрально противоположный моему.
– Как думаете, будут ли ваши работы интересны людям лет через 100?
– Не знаю, надеюсь, что они переживут меня хотя бы лет на 50. «Обитель сновидений» была создана 30 лет назад. Интересно, что сейчас работы этой серии становятся более актуальными, чем в период создания. Сейчас в них возникает больше содержания, они интереснее резонируют, будто их время настало. Я чувствую ответственность за пространство, в котором нахожусь.
Мне хочется взяться за минимализм
– Если бы выиграли миллион долларов, на что бы его потратили?
– Я бы с удовольствием издала сборник фотографий Сергея Игнатенко и некоторых других коллег, которых совершенно незаслуженно никто не собирается издавать. Издала бы пару-тройку томов фотографий, созданных детьми, которых я курировала десять лет. Проехалась бы по Прибалтике, чтобы познакомиться с фотографами, которые работают сейчас. К сожалению, любимых мастеров-прибалтов, работы которых меня формировали как художника, уже нет на этом свете. Съездила бы в Прагу, поснимала бы в Германии. Но, наверно, все это уже не в этой жизни… Еще бы поездила со своими выставками по Европе. Там меня понимают, для европейцев я уже почти 30 лет признанный мастер.
– Над чем работаете сейчас, кроме фотографирования в театральном училище? Расскажите о планах.
– 5 февраля откроется выставка памяти иркутского фотографа Александра Князева. Участвую в подготовке. Вместе с его сыном Ярославом уже отобрали черно-белые фотографии начала 70-х–90-х годов: очень много портретов, Иркутск, есть постановочные работы – направление, которое он не стал развивать.
У меня лежат необработанные прошлогодние съемки Петербурга и Минска, возможно, из них сложится какая-то малая серия. Хочу наконец-то сделать выставочный проект с фестиваля «Звезды на Байкале». У меня огромное количество материала, отснятого за 15 лет, но почему-то пока не вижу, в каком направлении делать отбор кадров. Есть море других неотсканированных вещей, которые надо воплотить во что-то осознанное. Мне хочется взяться за новое для меня направление в фотографии – минимализм. Хочется придать выставочный формат фотографиям, которые делались для календаря со студентами-кукольниками. И это будет опять совершенно другая Марина Свинина.
